– Угощайся, – она пододвинула ближе ко мне блюдо с клубникой. – Ешь и слушай.

Отказываться от манящих своей спелостью ягод я не стала.

Глава 23

– Марья, скажу тебе прямо – я впервые в жизни не знаю, как поступить. Речь пойдет о моем покойном муже, профессоре Илье Сикорском. Ты его не знала, но наверняка слышала о нем. В курсе, чем он занимался?

– Археологией? – предположила я, потому что однажды Леня в разговоре со мной высказался об отце с обидой. Мы говорили о воспитании детей, о полных и неполных семьях, а он вдруг заметил, что у некоторых детей есть отцы, а вроде бы и нет. «Я своего видел крайне редко. Для меня очень долго слово «экспедиция» было самым страшным. Это означало, что отца опять несколько месяцев не будет рядом», – пожаловался он.

Но рассказывать об этом я Сикорской не стала.

– Нет, Илья был геолог. Месяцами пропадал в сибирской тайге, я здесь крутилась одна. Ну, да это не суть важно. Ко всему можно привыкнуть, даже к долгому отсутствию мужа. Тебе ли не знать. Царство Илье небесное, упрекнуть мне его, кроме как в этом, было не в чем. Честный, умный трудяга, обожаемый студентами преподаватель, любящий муж и неплохой отец. Я так думала…

Ада Серафимовна достала из кармана домашнего сарафана обычный почтовый конверт. Я заметила, что он был не подписан.

– Вот, читай, – она вынула из конверта и протянула мне исписанный крупным почерком тетрадный лист. – Давай вслух, может быть, я так лучше осмыслю. А то каша какая-то в голове. Порой кажется, что бред. Читай.

Я взяла у нее письмо.

«Дорогая Ада, когда-нибудь ты найдешь это мое письмо тебе. Я спрятал его среди своих бумаг, потому что ты не станешь их разбирать сразу после моих похорон – тебе никогда не были интересны результаты моих научных изысканий. Меня это немного обижало, но сейчас я даже рад, что все сложилось так, а не иначе.

Из одной из моих давних экспедиций я привез весьма ценные вещи, можно даже сказать – бесценные. Но достались они мне не совсем праведным путем. Что висело грузом на моей совести всю жизнь.

Однажды я ушел далеко от лагеря и заблудился в тайге. После многочасовых поисков дороги, почти без сил, я наконец набрел на почерневшую от времени избушку. Я был уверен, что там никого нет, но, возможно, есть продукты и вода – обычно в таких лесных домиках еду оставляют охотники. Я зашел в дом. На топчане, весь в засохших потеках крови, лежал очень худой мужчина. Он был без сознания, дыхание было слабым и прерывистым. Я ему ничем не мог помочь, у меня с собой не было даже элементарной аптечки. Как мог, я осмотрел его раны, было похоже, что его подрал крупный зверь. Мужчина умирал, это было ясно.

Осмотрев немудреное хозяйство, я не нашел ни документов, ни еды. Только в чайнике было немного воды, я смочил тряпку и попытался обмыть лицо пострадавшего. И тут он очнулся. Он что-то непонятно пробормотал, потом попытался сдернуть с шеи крестик, но был настолько слаб, что у него ничего не получилось. Последним жестом он указал мне на стол.

Я опустил ему веки, снял с шеи крестик – мне показалось, что он хотел, чтобы я его забрал. Зачем? Если бы только он смог назвать свое имя, я бы попытался найти его родных. Но он так и покинул этот мир, не произнеся ни слова. Я подошел к столу, на котором была расстелена карта. Я уже видел ее, но, рассмотрев внимательно, заметил, что одно место помечено кружком. Обрадовавшись тому, что, изучив окрестности, смогу спастись хотя бы сам, я забрал карту, крестик на шнурке и ушел. Я легко отыскал отметку – дерево над обвалившимся берегом реки. Под обнажившимися корнями лежал сверток из мешковины со старинными изделиями из золота. В основном это были женские украшения: кольца, гребни, браслеты. Я вернулся в лагерь, двигаясь вдоль реки. Трое суток на скудном питании, почти без сна – и я заболел лихорадкой. В тот же день меня отправили вертолетом в Москву.

Сверток я спрятал неподалеку от нашего лагеря, в дупле почти такого же дерева, нависшего над рекой. Помню, еще подумал: обвалится берег, упадет дерево – так тому и быть, тяжелый металл сразу пойдет ко дну.

Вернулся я в те места через месяц…

Сверток был все там же. Но когда я его доставал, из ближних зарослей ко мне вышел человек с топором в руках. Это был один из новых участников нашей экспедиции – молодой рабочий по фамилии Коновалов.

Я отдал ему ровно половину неправедно добытого золота, он сразу же покинул экспедицию. Больше я о нем ничего не знаю до сих пор.

Все наше семейное благополучие зиждется на этом золоте, я продал его в частную коллекцию, а полученных денег хватит вам с Леней надолго, думаю, останется и внукам. Живите, ни в чем себе не отказывая.

Не знаю, зачем написал это признание. Наивное желание облегчить душу перед уходом в вечность. Легче не стало, поэтому пусть судьба распорядится – дойдет до тебя мое послание или нет. Твой Илья», – прочла я и отложила лист в сторону.

– Смотри, вот и крестик, он был в конверте, – Сикорская разжала кулак, на стол выпало серебряное изделие, явно старинное. Крест для православного выглядел странно – перекладины были слегка опущены вниз. Я поднесла его ближе к глазам и поняла, что он как бы обвит виноградной лозой. Что-то мелькнуло в памяти, где-то я видела подобный крест…

– Это православный грузинский крест, Марья, я смотрела в интернете. Крест святой Нино. Возможно, Илья нашел в тайге умирающего грузина.

– Наверное… Но мне кажется, хотя это и не современная штамповка, но и не уникальное изделие. Найти хозяина нереально.

– Согласна, даже и пытаться не стоит. Тем более прошло столько лет! Я поняла, из какой экспедиции Илья привез его – он ездил в Забайкалье летом восемьдесят седьмого, там и заболел лихорадкой, вернули его оттуда на санитарном самолете.

– Ада Серафимовна, я не понимаю, почему вас так волнует происхождение денег? Живите и радуйтесь, как пожелал ваш муж. Конечно, он оставил этого беднягу не захороненным, даже не попытавшись потом привести людей на помощь. Поступок некрасивый, но вполне объяснимый.