но даже обязательна. Он требовал, чтобы цадик был не чудотворцем, а религиозным учителем. Он очистил хасидизм от многочисленных вульгарных суеверий, лишив его в то же время детской наивности, которая характеризовала первоначальную доктрину Бешта. Собственная теория Залмана была адаптирована к сравнительно высокому интеллектуальному уровню еврейского населения Северо-Запада. На Юге она так и не смогла обрести сторонников.

7. Раввинизм, хасидизм и предшественники Просвещения

Раввинство уже давно учуяло в хасидизме опасного врага. Принцип, провозглашенный Бештом, что человек спасается верой, а не религиозным знанием, находился в резком противоречии с фундаментальной догмой раввинизма, которая измеряла религиозную ценность человека степенью его талмудических знаний. Раввин смотрел на цадика как на опасного соперника, как на новый тип популярного священника, который, питаясь суевериями масс, быстро завоевал их доверие. Низшие еврейские классы отказались от скучного талмудиста, тонкостей которого они не могли понять, и устремились к чудотворному цадику, который предлагал им не только свой практический совет, но и свое благословение, тем самым спасая душу и тело одновременно. время. Однако, полностью побежденный хасидизмом на юге, раввинизм по-прежнему безраздельно господствовал на севере и в конце концов объявил войну на истребление своему сопернику.

В рассматриваемый период, во второй половине XVIII века, лидером литовских раввинов был Илия Виленский (1720-1797), получивший древний, звучный титул Гаона. Он был воплощением той силы интеллекта, которая была продуктом тонкого талмудического рассуждения. В раннем детстве Элайджа проявлял феноменальные способности. В возрасте шести лет ему удалось прочитать текст Талмуда без помощи учителя. В десятилетнем возрасте он участвовал в трудных талмудических дискуссиях, поражая своей эрудицией старых раввинов. Его разум быстро поглощал все, что попадало в его поле зрения. Элайджа был знаком с каббалой и, между прочим, хорошо разбирался в математике, астрономии и физике, чтобы быть в состоянии следить за некоторыми дискуссиями в Талмуде. Он жил в Вильно отшельником, ведя жизнь аскета и целиком погружаясь в свои книги. Он мало ел, спал два часа в день, редко разговаривал о светских делах, его общение с внешним миром практически сводилось к талмудическим лекциям, которые он читал перед своими учениками.

Илия избегал метода пилпул, который предназначался для упражнения ума путем изобретения искусственных противоречий в тексте Талмуда и последующего их устранения. Зная наизусть почти всю талмудическую и раввинистическую литературу, он без труда разрешал сложнейшие вопросы еврейского права и, руководствуясь тонкими критическими наблюдениями, позволял себе изредка исправлять текст Талмуда. Элайджа Гаон писал комментарии и всевозможные «примечания» к библейским, талмудическим и каббалистическим книгам, но стиль его был, как правило, небрежным, состоящим из намеков, отсылок и сокращений, понятных только ученому читателю. В свободное время он иногда писал о грамматике иврита и математических науках. Раввинская ученость была его родной стихией, воплощавшей для него весь смысл религии. В вопросах религиозного обряда он был ригористом, добавляя то тут, то там новые ограничения к многообразным предписаниям Шулхан Арух. Он был кумиром всех ученых раввинов Литвы и других стран, но массы понимали его так же мало, как и он их. Духовный аристократ, он был обязан сурово осудить «плебейское» учение хасидизма. Последний в равной степени оскорблял в нем и ученого талмудиста, и строгого аскета, и строгого блюстителя церемониального иудаизма, некоторые мелочи которого были изменены хасидами на свой лад.

Еще в 1772 году, когда в Литве были тайно организованы первые хасидские общества и несколько их руководителей были обнаружены в Вильно, раввинский кагальный суд этого города объявил с разрешения Илии Гаонахерем против сектантов. Из Вильно были разосланы циркуляры раввинам других общин, призывавшие их вести войну против «безбожной секты». Во многих городах Литвы хасиды стали объектом преследований. Раввины Галиции, предупрежденные из Вильно, последовали их примеру и на собрании в Бродах, во время местной ярмарки, издали самый строгий херем против каждого еврея, следующего за хасидской литургией, одевающегося в белое по субботам и праздникам, и вообще участие в собраниях хасидов.

Мы уже имели случай сослаться на работу хасидского апостола Якоба Джозефа Коэна (Толдот Яков Йосеф), который впервые воспроизвел изречения Бешта и в качестве комментария позволил себе нападки на схоластическую «псевдомудрость» раввинов. Работа Коэна, появившаяся в 1780 году, еще раз взбудоражила раввинский мир. Из Вильны был дан сигнал к новому походу против хасидов. Раввины Литвы, собравшиеся в 1781 г. на ярмарке в Зельве, в Гродненской губернии, выступили с воззваниями ко всем еврейским общинам, требуя строжайших наказаний для «бесчестных последователей Бешта, разрушителя Израиля». Все ортодоксальные евреи были призваны подвергать хасидов социальному остракизму, считать их неверными, избегать любых контактов и избегать смешанных браков с ними, а также воздерживаться от захоронения их умерших. Противники хасидов называли себя митнагдим, «протестантами», и повсюду преследовали их как опасных раскольников.

Формирование важных хасидских обществ в Белой России под руководством Залмана. Шнеорсон усилил волнение митнагдим. На раввинских конференциях, проходивших в Могилеве и Шклове, против хасидов были приняты суровые меры, а их лидер был объявлен еретиком. Напрасно Залман защищался и в своих посланиях к раввинам демонстрировал свое православие. Напрасно он ездил в Вильно, чтобы получить личную беседу с Илией Гаоном и смыть с себя и своих последователей пятно ереси. Суровый Гаон отказывался даже видеть представителя инакомыслия. В самом конце XVIII века борьба партий в русском еврействе все более и более обострялась и, наконец, привела, как мы увидим далее, к вмешательству русского правительства.

Воюя друг с другом, раввинизм и хасидизм нашли точку соприкосновения в общей ненависти к новому Просвещению, которая исходила из мендельсоновского кружка в Берлине. Если раввинизм противился светскому знанию активно, рассматривая его как конкурента, оспаривающего собственную духовную монополию, то хасидизм противился ему пассивно, всем своим существом, движимым непреодолимой склонностью к умственной сонливости и «благочестивому обману». Хасидизм и его неразлучный спутник цадикизм, продукты мистического взгляда на жизнь, были бессильны против холодного логического рассуждения. Само собой разумеется, что цадики относились к светскому учению еще более враждебно, чем раввины. Правда, раввинизм погрузил еврейский ум в стоячие воды схоластики, но хасидизм в своем дальнейшем развитии стремился вообще усыпить рациональное мышление и в чрезмерной степени культивировать религиозное воображение за его счет. Новое культурное движение, возникшее среди евреев Германии, не имело шансов проникнуть в это темное царство, охраняемое, с одной стороны, схоластикой, а с другой — мистицизмом. Те немногие отдельные личности в польском еврействе, которые проявляли склонность к светской культуре, были вынуждены уехать за границу, прежде всего в Берлин.

Одним из таких редких беглецов из царства тьмы был Соломон Маймон (1754-1800).