он с католикосом, было на его собственную погибель. Заимодавцы, у которых, как мы писали, хан взял у кого 10 туманов, у кого 20, стали ходить к католикосу и просить у него деньги. Но сколько ни ходили, невозможно было их получить. И сказали они: “Ты постарайся выйти отсюда, а мы обратимся к шаху за правосудием против хана и получим от него наши деньги с прибылью”. Меж тем католикос, хотя и находился под стражей, все же каждый день выходил /228б/ и шел куда хотел. И случилось, что из страны греков прибыл в Араратский край караван. Говорит католикос Апагу, который был его стражем: “Давай отправимся навстречу каравану”. Говорит Апаг: “У меня есть дело. Я не могу пойти. Ты иди”.

То был день Вознесения Господа. Патриарх, отправивший за восемь дней до того все свое имущество в Ардебиль, послал в этот день два вьюка своих личных вещей в село Егвард и сказал [людям]: “Остановитесь на берегу реки и будете ждать меня”. Сам же сел на своего мула, /229а/ помянул имя Иисуса Христа, призвав в заступники праздник [Вознесения], с телохранителем Варданом впереди пустился в путь по каменистой дороге через Норагех. К закату солнца достиг он Егварда и, взяв двух смелых и бесстрашных людей, с ружьями, отправился с ними в село Дзораберан, что ныне зовется Гулавти, в области Ниг. Там также взял некоего благочестивого мужа по имени Яври и, пройдя через Ташир, отправился в Лори, в село Дсех. И здесь также взял трех мужей, и стало их много. Направились они в страну Алванг, в Баркушат /229б/ и [далее], вплоть до пределов Персии, и достигли Ардебиля. Взяв свой отправленный сюда ранее груз, он двинулся дальше и достиг Исфахана. Так он освободился и жил в Исфахане.

Меж тем мусульманин, который охранял его, придя в пустынь и увидев, что нет его там, пошел в караван-сарай к каравану и [там также] не нашел его. Пошел он в Эчмиадзин, спросил, но никто ничего о нем не знал. Вернулся он в Ереванскую обитель, но не было его и там. И находился там некий дьякон по имени Акоп Джугаеци, по прозвищу Бхам, который сказал: “Он бежал, давай и мы /230а/ убежим, чтобы нас не начали мучать”. Говорит Апаг: “Ты одинок, ты можешь бежать, а я, как могу я бежать, ведь дом мой предадут ограблению! Лучше пойду сообщу хану об этом”.

Хан находился в области Котайк, у источников, которые зовутся Кырх-Булах, что значит Сорок родников, чувствуя себя там в безопасности.

Прибыв туда, Апаг [обо всем] рассказал хану. И понял тот, что на погибель ему случилось бегство католикоса, и, разгневавшись на Апага, заставил его уплатить 30 туманов штрафа, а затем, оставив там своих наложниц, сел на лошадь и отправился вместе с войском своим в Ереван. Послал он людей во все монастыри, обители и села /230б/ искать [его] и взять со всех подпись (письменное заверение) в том, что, кто увидит его, схватит и доставит к нему. Обошли они всю страну и вернулись ни с чем. Тогда отправил он 500[189] гонцов во все стороны страны — в Грузию, в Гянджу, в Тавриз, в Нахчеван, в Хой, в Карс, в Ахалцхе и во все другие края. Пошли они, но не увидели его, а кто и видел, торопил его бежать. После этого собрал он в Ереван всех настоятелей монастырей, сельских танутеров, начальников областей и всех знатных людей, написал сам кучу жалоб /231а/ и, взвалив на католикоса все то зло, которое сам совершил, послал с гонцом к шаху, наказав ему не встречаться с эхтимал-довлатом, ибо он, говорят, был во вражде с ним. Прибыв [ко двору], гонец через другое лицо передал письмо шаху. В то время когда шах читал письмо, вошел эхтимал-довлат и дал ему [другую] бумагу. Прочитав половину ее, шах сказал: “Сефи-Кули-хан разоряет страну, а сам взваливает свою вину на чернецов”. Разорвав письмо, он бросил его в огонь, который положили на поднос, /231б/ чтобы он курил.

Меж тем католикос, достигнув Исфахана, сперва пошел к эхтимал-довлату и рассказал ему обо всем, что претерпел он от хана, и о своем деле в стране греков. Тогда эхтимал-довлат сказал: “Напиши прошение, изложив в нем все, что желаешь, а я отдам его шаху”. А католикос пошел и приготовил прежде всего 50 золотых, которые первые католикосы установили платить шаху за их рагам, затем за право приезда своего к новому царю — янтарный подсвечник, изображение человека из коралла ценою в 10 золотых каждый, десять золотых часов и другие /232а/ подобающие [дары]. Написал и жалобу на хана такого содержания: “Испокон века все армяне, где бы они ни находились, в стране ли османов, или франков, индусов, или московитян, подчиняются Эчмиадзину, который находится в твоей державе. Согласно нашим законам, они вносят налог обитателям Эчмиадзина, а те платят налоги казне. В наше время отменили этот обычай в стране османской и не желали там давать, и царским указом прекратили его [сбор]. Мы же, уповая на род Ш[ей]х-Сефи, [сделав] долги, с большими трудностями и царским хатишарифом отправились к хондкару /232б/ и с трудом сумели вернуть их под твою власть.

Вернувшись в нашу страну, мы, как то подобает, обратились к хану с просьбой и получили от него разрешение прибыть и поцеловать прах ног твоих. Когда проехали мы шесть дней пути, хан послал за нами людей, вернул нас обратно и бросил в тюрьму. Из-за нас он схватил всех знатных людей и оштрафовал. Из-за его алчности все жители страны перешли в страну османов. Мы же, бежав, прибыли /233а/ к стопам твоим, и, если я заслуживаю смерти, пусть кровь моя станет пищей твоих собак”.

Это и обо всем вреде, содеянном ханом, — обо всем он написал, приложил к сему хатишариф хондкара и через эхтималдовлата, которого звали Шехали-хан, послал шаху.

Увидев хатишариф, шах сказал: “Если хондкар любит нашего [католикоса], почему нам не полюбить его? Тем более что Сефи-хан причинил ему столько зла”. Напомнили ему и жалобы других людей. Там находился и лезгинский хан, который также сказал: “Сефи-хан отправил к себе домой столько богатств, что я взял с него 300 туманов /233б/ пошлины, не считая грузов”. Услышав это, шах повелел написать в Тавриз Мирзе Ибрагиму, которого называли везиром Азербайджана, дабы отправился он в Ереван, схватил и связал Сефи-хана и сына его по имени Мухуп-Али, отдал его дом