пёстрое марево — всё сливалось в единое бесформенное полотно. Всё, кроме хрупкого силуэта. Женщина, стоя на коленях, умывала лицо, кое он никак не мог разглядеть. Бой бубна сливался с её голосом, отдавался пульсом в висках.

— С Ярой-Солнышком прощаюсь, — зашептал Волот, всматриваясь в силуэт.

— Макошь-Землю оставляю, — отозвалось видение.

Умила знала это заклятье, как и знала, чему оно предшествует. Страх сжал сердце, но омуженка продолжала бить в бубен. Опустившись на колени, посмотрела на брата, поймав его блуждающий взор, приковала к себе.

— …не услышу песен ветра, — запела она, растворяясь в серой радужке витязя, — не услышу воды всплеска…

Сознание покидало Явь, устремлялось куда-то вслед за братом.

— Я мир Яви оставляю да во Нави окунаюсь. Я во Нави окунаюсь до реки Смородины. До реки Смородины да моста Калинова…

* * *

— Плоти храм я оставляю, в Нави дух свой отпускаю. Ты подставь же длани, Мара, мя прими ты да из Яви, — Родослава шептала заклятье, раскачиваясь из стороны в сторону.

Взглянув на занимающуюся зарю, Марун отложил бубен. Бесшумно подошёл к матери, чиркнул камнями над сложенными в кострище травами. Маленькие язычки поползли по хворостинкам, сжимая сухие стебли. Осторожно выхватив горящую веточку, юноша приблизился ко второму кострищу, третьему. Едва солнце скрылось за пиками елей, как в вершинах треугольника разрослось пламя, с треском выплёвывая искры. Марун опустился рядом с матерью; отвязав от пояса флягу, налил в её сомкнутые ладони воду. Не открывая глаз, Родослава умылась, поднесла ладони к пламени, словно зачерпнув его, умылась жаром костра. Выпрямившись, богатырша направилась к «избушке», видя лишь тени Нави. Марун сжал её плечи, помогая добраться до погребального ложа и взойти на него. Родослава пролезла в «избушку», легла на спину. Не переставая шептать заклятье, сложила на груди руки. Марун не смог бы передать словами, что он чувствовал в этот момент. Понимая, что мать его не слышит и не видит, что она уже не различает Явь, юноша пытался сдержать дрожь в руках — он должен был закончить обряд.

Вытащив из мешочка на поясе маленький пузырёк, Марун вынул пробку, аккуратно установил его возле матери, чтобы она могла дотянуться до него. В этом маленьком сосуде умещался лишь глоток живой воды. Глоток, который был способен исцелить её тело. Сжав добела губы, Марун поднял полено, уложил его между стен, закладывая вход в «избу». Ещё одно, и ещё, и ещё. Сердце грозилось вырваться из груди, разум бунтовал, дрожь сотрясала тело. Всем существом наворопник желал остановить обряд, остановить, пока ещё не поздно. Но воля матери всегда была законом. Если бы она пожелала, Марун сам бы лёг в эту «избу». Утерев слезу, юноша поднял бубен. Отстукивая каждый шаг, стал обходить «избу», двигаясь по спирали за пределы треугольника. Сорвавшись с еловой ветви, Каркун поднялся в небо, закружился, повторяя путь Маруна.

— Величайся, Мара, величайся! В снеге первом воплощайся, в первом вздохе нарождённом, во угасшем стылом взоре…

Густая тьма липла к телу, кутая холодом. Мгновение назад ощущавшиеся стены «избы» пропали. Словно утратив вес, Родослава парила во тьме, ожидая Аделю. Но вестница Мары не являлась. Что-то шло не так. Что-то не пускало богатыршу в Навь, выталкивало из межмирья.

— Во огняных реках скорби, — читала она, призывая тёмную княжну, — во плетёном да мосточке, чрез Смородину да в ночку…

Тьма обретала форму. Где-то под Родославой текла река, потрескивало пламя. В отдалении послышался мужской голос. Попытавшись перевернуться, Рода увидела широкоплечий силуэт. Не различая черт лица, она знала, кто это, чувствовала биение родного духа, ток своей крови. Вытянув руку, богатырша всем существом подалась к нему. Крепкая ладонь сжала запястье, потянула к себе. Вывалившись из чёрного марева в яркий свет, Рода зажмурилась. Сильные руки сжимали локти, не давая упасть. Здесь чувствовались твердь, холод. Медленно открыв глаза, женщина увидела светловолосого юношу.

— Нянька, — улыбнулся он.

— Великие Боги, Волот, — изумилась Родослава, коснувшись кончиками пальцев его лица. — Громаден-то как!

Опомнившись, богатырша вытянула палец, желая дать поручение витязю, но он опередил её:

— Отцу не скажу.

Улыбнувшись лишь уголком губ, Рода кивнула. Но улыбка растаяла, стоило богатырше заметить девичью руку на его плече. Округлив глаза, женщина заглянула за спину Волота — там за водяной стеной проглядывался хрупкий стан.

— Умила не даёт мне провалиться в Навь, — пояснил витязь.

— Отчего я не могу туда уйти? — шепнула Рода, всмотревшись в сгущающееся над головой марево.

Волот лишь пожал плечами, удерживая няньку подле себя.

— Величайся, княжна Мара, — прохрипел он.

— Величайся да во Славу! В любом деле да во новом питай силой, крепи душу, не оставь мя, — подхватила Рода.

Голоса лились единым потоком, отзываясь в межмирье всплесками воды. За спиной богатырши закачалась ледяная толща, высокая женщина вышла из-за неё, раздвинув руками застывшие волны. Волот смолк, всматриваясь в лик женщины. Откинув с плеча золотистую прядь, вестница Мары подошла ближе. В её серых глазах отразилась печаль, слёзы задрожали на густых ресницах. Пытаясь запомнить каждую чёрточку в лице сына, Аделя не решалась сделать и шага.

— Мудра мати, пребудь с нами! — вопрошала Родослава. — Коли уплетено Макошью беде быть, так пущай дух пред ликом её не дрогнет, пущай сила не иссякнет. От великой беды да зародится великая радость, аки стылой зимой отдыхает земля, дабы возродиться вновь.

Аделя неохотно отвела взгляд от сына, сжала плечо богатырши.

— Идём, — шепнула она.

Рода медленно отстранилась, выпуская руки Волота. Витязь не мог оторваться от лика матери, казалось, позабыв о няньке.

— Обними за меня Умилу, — улыбнулась мать, увлекая за собой Родославу.

— Веди меня, сестра, — проронила Рода, входя в ледяную толщу.

— Веди меня, сестра, — прохрипел Волот, делая шаг назад.

Твердь ушла из-под ног, невесомость окутала тело. Волот падал в бездонную светящуюся пропасть… Чьи-то руки сжали торс, удерживая витязя. Он не сразу понял, где очутился — тёплый воздух наполнил грудь, щебет птиц коснулся слуха. Сжав своего поводыря, словно без него вновь земля уйдёт из-под ног, Волот повис на чьих-то плечах. Ворчание, пробившись через хрип, окончательно вернуло витязя в Явь. Отстранившись, Волот попятился и тут же упёрся спиной в ель. Умила тяжело дышала, буравя его взглядом. Слов не находилось, сознание металось от ствола к стволу и опять к сестре.

— Всё, ты в Яви, — улыбнувшись, Умила подошла к нему, положила ладони на небритые щёки. — Вымахал, медвежара, едва удержала.

— Злато в локонах твоих от матери досталось, — шепнул витязь, проведя рукой по волосам сестры. Крепко обняв её, спросил: — Как поняла, что меня духи позвали?

— Почуяла, — отозвалась Умила, поглаживая плечи брата. — Потому