что Тархтария купается в злате, пасёт скот на обширных пастбищах, сетями достаёт рыбу из рек, оборачивается в меха. Аримия же погрязла в распрях, династии грызутся за каждый клочок земли. Голод и смерть свирепствуют в наших селениях. Но вас не трогают слёзы наших детей, вы глухи к нашим мольбам… Тогда, тысячу лет назад, вы запечатали свои усыпальницы, передав горсть знаний жрецам. Весь мой род передавал эту горсть, веря, что бережёт истину, что бережёт всю божественную мощь… Но я не смог пробудить вас, ни в первый раз, ни во второй, ни в третий.

Сгорбившись, колдун уложил ладони на коленях. Раскачиваясь вперёд-назад, закрыл глаза, зашептал:

— Делиться благом со всеми, беречь мир — кажется, истина лежит на поверхности, но на деле она недостижима. Я понял это, ещё когда пытался отговорить отца Ши-цзуна от расправы над другими династиями. Он так боялся потерять власть, что утопил в крови сотни высокородных мужей. Та же жажда плещется в глазах его сына, та же плескалась в глазах его внука… Тархтария — жадный, надменный сосед. Они знали об учении Белых Богов намного больше нас, знали, что вся их мудрость заключается в хитрости… Тархтары знают, что Аримии не хватает земель, знают, но не желают уступить и клочка своих.

Медленно поднявшись, колдун направился к приготовленному кокону. Тонкая багряная дуга показалась из-за горизонта, возвещая об истечении времени теней. Усмехнувшись чему-то, Лунвэй опустился на колени, вполз в приготовленное укрытие. Сизая хвоя мелькнула перед глазами, травы зашуршали под спиной. Запустив руку в суму, колдун вытащил маленький пузырёк. С тихим скрипом пробка вылезла из горлышка, холодная жидкость потекла по языку. Проглотив содержимое пузырька, колдун закрыл глаза, чувствуя, как немеет плоть, как замедляется сердце, как короче становится вдох.

— Люди никогда не примут законы мироустройства, они всегда будут желать власти… Людям нельзя давать свободу… Боги, вы ошиблись, оставив этот мир людям. Чтобы не было войн, чтобы никто не смел истощать землю, чтобы никто не пытался оспорить величие Богов, нужно водить людьми, как куклами… Через нетленные тела я выпью вашу силу… обращу своей… Я стану Богом, я исправлю все ваши ошибки…

Сорвав хвоинку, Лунвэй положил её на язык. С первым солнечным лучом он последний раз вдохнул стылый воздух и провалился в иной мир. Заря извилась огненным змеем, расправила алые крылья. Вонзив когти в сумеречное небо, поползла к луне, разевая пасть над бледным диском.

* * *

Заря извивалась огненным змеем, расправляя алые крылья. Вонзая когти в сумеречное небо, ползла к луне, разевая пасть над бледным диском. Родослава наблюдала за немым боем, видя в простом рассвете знамение Богов. Она чувствовала, как Макошь оборачивает её нить вокруг другой — совершенно чужой и враждебной. Вдохнув прохладный воздух, богатырша закрыла глаза, развела руки. Лёгкое покалывание растеклось по ладоням, сковало кончики пальцев — ток Яви угасал, уступая биению Нави. Холод сковал затылок, перекинулся на темя. Он не был происхождением явного мира, но менял его, оттого на распущенных волосах богатырши расцвёл иней. Рода внимала вспыхивающим в голове чужим мыслям, чувствовала на себе чей-то взгляд. Нет, он не принадлежал стоящему за ней Маруну, этот взгляд был устремлён из-за кромки миров.

Марун буравил взглядом небо, но всеми думами был обращён к Роде. Неделю она ничего не ела и три дня не пила, готовя своё тело ко сну. Маленькая смерть. Марун понимал это как никто другой — он уже видел её однажды. Будучи отроком, держал ледяную кисть Родославы, моля вернуться к нему. Спаситель, наставник, мать — она была всем для него. Не имея подобных способностей, не слыша того, что слышала она, Марун верил каждому её слову, каждому взгляду. Теперь он провожал мать к месту её погребения, к месту, где она умрёт и воскреснет.

Угольная тень пронеслась над поляной, закружила над головой. Марун вытянул руку, принимая ворона. Каркун мягко опустился, вложил в ладонь наворопника хвоинку.

— Лети туда, — шепнул юноша, — жди нас.

Ворон послушно расправил крылья, поднялся в небо, венчая новый путь. Не открывая глаз, Рода повернулась к ученику, шагнула за вороном. Незримые силы вели её к означенному месту, то заворачиваясь в вихри, то вытягиваясь нитями. Марун сжал плечи матери, следя, как бы она не оступилась. Запоминая каждую деталь их пути, наворопник старался подавить тревогу, прогнать опасения. Вот сросшиеся ели вилами рвутся в небо, вот усыпанный белыми ягодами куст, вот бьющий из-под поваленного дерева ручеёк, вот… Повидавший многое, Марун невольно выпустил плечи богатырши, замер на месте — громадный камень, выше человеческого роста, стоял перед ним. Сизый мох тянулся по голове и плечам великана, по опущенным векам ползали муравьи. Лик Вия был настолько узнаваем, что Марун сразу утвердился в рукотворном происхождении идола.

— Не всё, что ты видишь сейчас, видят другие люди, — не открывая глаз, прохрипела Рода. Криво ухмыльнувшись, добавила: — Опосле встретишь да не признаешь.

— Признаю, мати, — отозвался поражённый наворопник, вновь сжав плечи богатырши, — таинству знаков ты меня обучила, стало быть, найду стража Нави.

Рода молча шагнула вперёд. Цепкие ветви кустарников поддевали край её рубахи, стегали по раскачивающимся на поясе топорам, хватались за дорожную суму Маруна. Путь казался бесконечно долгим, но юноша был рад этому. Оставить мать одну в лесу на грани жизни и смерти, пусть и для великой цели, было больно и боязно. В нём не теплился гнев, коий вспыхнул бы в Велиборе, узнай он о замысле Родославы, не кутало душу спокойствие Рагдая, продиктованное непониманием предстоящего обряда. Марун осознавал всё, знал, через что пройдёт мать и для чего она это делает. Стальная решимость воина и обыденный страх за жизнь родного человека рвали сердце, но наворопник не смел это выдать ни словом, ни жестом.

Широкие еловые лапы разомкнулись, выпустив путников из лесного плена. Полянка травяным блюдцем предстала перед ними. Каракун опустился на ветвь, закричал, хлопая крыльями.

— Длань Нави, — проронила Родослава, открыв глаза. Коснувшись топоров, посмотрела на Маруна: — Доставай верёвки.

Передав один топор Маруну, Рода подошла к расколотому молнией дереву — широкий ствол устоял, лишь крона и его более тонкая часть лежали рядом, усыхая. Проведя рукой по скосу, богатырша приметила, что, если место скола выровнять, то полученный пень будет доходить ей до груди. Размахнувшись, Родослава принялась за работу. Марун молча подошёл к стройным берёзам, смерил взглядом. Не дожидаясь указаний, вонзил топор в белёсый ствол. Размеренный стук разогнал царящую тишь, треск падающих деревьев вторил ему. Еловые ветви бережно складывали поодаль — они