Мальчик готов был провалиться сквозь землю.

– Чего сквасился? Я ж против него слова не говорю. Неплохой он. Это… Толерантный. Только не все такие, разумеешь?

– Разумею.

– Ну, спасибо, что заглянул, – дед рассмеялся и подмигнул. – Теперь-то я на поправку махом пойду. Чтоб, когда вернулся – все дела по списку сделал. Отзыв буду писать со всей строгостью, не посмотрю, что родня.

Айрат кивнул. С остальными заданиями в списке он уж точно справится.

Одна снежинка ещё не снег

Андрей Ваон

Обычно Кузьмин дарил своим девицам шубы. Ядовито-зелёные, ядрёно-синие, токсично-жёлтые – красивые. Девицы уходили довольные.

– Меня, Кузьма, вообще-то Олеся зовут, – говаривала очередная пассия, прикрываясь подарком.

Он пожимал плечами и скрёб рукой щетину на щеке.

Имя у Кузьмина было Борис, и отчество Борисович, но к нему везде липло – Кузьма, и он не протестовал.

«Понимаешь, деточка, – после шампанского он становился болтлив, – Дед Мороз – пошло, Морозко – по-детски, Карачун – быдловато, Трескун, хихи – смешно. Да и какой я дед? Я, как Карлсон, в расцвете сил. Я есть кузнец льдов, снегов и других видов воды в… – он старательно выпячивал губы, артикулируя уже не очень уверенно, – твёрдом агрегатном состоянии!». Девица ласково поглаживала его по крепкой, несмотря на расцвет сил и не очень здоровый образ жизни, груди.

Кузьма работал заливщиком льда на московской арене «Динамо». Но любил он не хоккей, а заливать лёд. Его катки хвалили Тарасова, Овечкин и Навка. Он работал, как говорили, с «щепоткой волшебства».

Знавали Бориса Кузьмина и на горнолыжных склонах. Он был спецом по искусственному оснежению и оледенению. Зимы плохели, средние температуры повышались, и Кузьма был нарасхват.

Девятое марта – подходящий день, чтобы дарить женщинам подарки, но Борис думал не об этом. Он думал, как и где будет перелетовывать.

Задумчивый, пил он кофе (остывший, но не холодный), стоя возле борта каточка, им же залитого в саду им. Баумана. Теплело. Минус один и две десятых, прикинул Кузьма. Он стоял в кепке и кожанке, в ботиночках на тонкой подошве. Никаких тулупов и тёплых шапок не признавал, скидывал в апреле с себя всё до шорт и футболки, в плюс пятнадцать плавясь от жары.

Смотрел на людей, думал, что катаются кое-как, а ведь каток тоже его. Просто подошёл он без души, рутинно срезая старый лёд, мазал тёплой водой, наращивая новый, – чистая технология, без морозного искусства.

А на той неделе плеснул немного чуда под валик заливочной машины, по льду растёкся настоящий мороз, волшебством проникнув в коньки посетителей, – обыватели превратились в плющенок и бутырских.

В борт, словно шайбой, что-то грохнуло – Кузьма вздрогнул.

– А ты прямо царица полей! Ледовых, – в борт вдарила, оказывается, увесистая сумочка. К сумочке прилагалась дама.

Кузьма посмотрел на неё неприязненно. Не молодая, но яркая; в теле, но не расползлась. И от неё шёл жар. Кузьма отодвинулся.

Она разглядывала его в ответ.

– А ты ничего, в форме, – кивнула она одобрительно. – Как и ожидалось.

– Спасибо зарядке, – ответил он неуверенно, гадая, кто она такая.

– Ой, и шуточки прежние!

– Это тоже, говорят, тренируется, – пробубнил он, втягивая голову в плечи и собираясь потихоньку улизнуть.

– Так, Боренька, не зли меня, я по делу. – Она оперлась о борт, мелькнула ключица в вороте распахнувшейся шубки.

Эту ключицу Кузьма помнил.

Тогда он тоже подарил шубу. Кажется, это была первая синяя шуба. Ни соболь, ни норка… Именно тогда, лет двадцать…

– Двадцать четыре, – помогла она – он всё это вспоминал вслух.

* * *

Настя была красива, упорна и активна.

Попавшись в будто бы расставленные (а на самом деле, нет) сети Кузьмы, она не давала ему прохода. В те годы, в середине восьмидесятых, он в промежутках между настоящими горами, ледовыми дворцами Москвы и Ленинграда – Медео тогда он уже забросил – подвизался в Подмосковном Парамонове. Там, где зародилась советская школа горных лыж, и сейчас тренировали молодёжь.

Самому Жирову, лучшему горнолыжнику Союза, Кузьма готовил здесь когда-то снег. Но главной изюминкой Парамонова, помимо бугельных подъёмников и крутых склонов, была санно-бобслейная трасса. Собранный вручную из досок сибирской лиственницы жёлоб заливали в морозы буквально из лейки – тут уж без Кузьмы было не обойтись.

Настя Чернова со своей неуёмной энергией была хороша и на санях, и на горных лыжах. Ей не хватало мастерства и техники, но зато у неё было безграничное упорство.

А когда Кузьма ей под полозья сыпанул своего морозца, мастерство стало искусством, и её вызвали в сборную. Он подарил ей шубу, а в домике турбазы, где жили спортсмены, попивал пиво и откровенничал. Март получился неожиданно тёплым, текло с начала месяца, и Кузьма бухтел о наболевшем:

– Да уже в Лейк-Плэсиде ненастоящего снега насыпали. А ты что думаешь, я с Медео свалил? Какой там был хрусталь… А теперь хрустя эта, как везде. Тьфу! А в США-то, в восьмидесятом назвали «Чудо на льду» их студентиков-хоккеистов, которые наших чикнули… А я давно говорил, что волшебство «Красной машины» рано или поздно сойдёт на нет. Как только на искусственный лёд перешли. – Он тяжело вздохнул. Настя ела макароны прямо в постели и смотрела на него смешливо. А Кузьма продолжал:

– А были времена… Я мосты ледяные в августе наводил (при Иване Грозном)… Жертвы мне приносили, чтобы в июне без заморозков. Зимы какие были… А, что теперь…

Вспоминал, как стали про него забывать, а потом и вовсе как бы запретили, но в тридцатые резко вернули взад и даже, в некотором роде, образовали культ. Кузьме понравилось, он бросил свои северные льды на острове Врангеля и обосновался в Москве, узрев в себе пользу для массовой физкультуры и спорта.

– А потом война… – вздыхал он.

Тут уж он расстарался! Но сам себе не верил, потому ушёл в партизаны, где его, конечно, не брала никакая пуля, отскакивая от промёрзшей шкуры. Морозом он, конечно, немца потрепал, но больше гордился медалью "За боевые заслуги" за настоящий бой.

– А после войны спорт в гору пошёл. Особо – хоккей. Да и коньки длинные – Гришин, Скобликова… а? А кто им трение минимальное мокрый лёд о мокрый лёд? Кузьма! Ну да, и после были и Харламов, и Протопопов с Белоусовой… Они ещё тянули. Потому как закалка у них с детства, где