Виктор

Пять раз! Пять раз он меня разбудил, этот кот.

Сначала пришел откуда-то и давай шкрябать в окно — это раз. Потом истоптал меня всего грязными лапами. Это два. Потом ноги давай поставь домиком, чтобы он влез под одеяло, — три. Потом не мог найти выход из домика, выпусти его пописать. Горшок вынеси. Потом снова вынеси. Все добро притащил с улицы в дом.

Ладно, на пятый раз я проснулся окончательно, гляжу — а ­Маши-то нет. Вот почему я пригрелся и так заспался — она меня вторым одеялом укрыла.

Вылезать неохота — холодрыга. А отчего бы и не поваляться? Мы же отдыхаем. Лежал, лежал и вдруг как подскочу! Комп схватил, открыл файл с измучившим меня романом, который застрял ни туда ни сюда, — и давай строчить. Осенило!

Часа два писал, счастливый до невозможности. Прямо подарок — два часа в тишине и одиночестве. Потом Маша вернулась — вся такая тихая, загадочная и вымокшая по пояс. Нагулялась. От радости, что работа пошла, я даже не стал ворчать, мол, бросили меня, бедненького. Хотя после рассказа о прекрасном незнакомце почувствовал в спине укол ревности. Да, есть у меня между лопатками любимое больное местечко, где ревность живет. Дулся, пока нам жарили на завтрак лапшу, а потом было так вкусно — не то что обиду, чуть тарелку не проглотил вместе с палочками! Опознал в блюде соевые ростки, неведомые грибы, лохмотья жареного яйца и зеленые листья вроде салата. А мы-то всё с сыром да с сыром макароны — скукота.

Весь день мы бродили по висящим над пропастью мосткам, но созерцать красоту мне мешали разворачивающиеся перед глазами картины битвы за средневековый город, где происходило действие моего романа, а мегафонные крики неутомимых экскурсоводов тонули в лязге оружия. Мир двоился на реальный и вымышленный, причем вымышленный был гораздо реалистичнее невероятных горных пейзажей. Я снова молчал, но не от обиды, как наверняка думала моя жена, а потому, что боялся отвлечься. Знал: стоит отключить себя от этого воображаемого кино, и вдохновение снова улизнет, а когда вернется, и вернется ли, — большой вопрос. Разбудить его стоило мне слишком больших трудов.

Маша

Молчит, ну и ладно. Мне тоже не хотелось болтать.

Солнце разогнало туман и ночную промозглую сырость, жарило во всю мощь, открывая перед нами всё новые чудеса горного заповедника, где каждый поворот подвесной бетонной дорожки дарил такие кадры, что восторг грозил выскочить из меня громким визгом, и я с трудом ограничивалась щенячьим попискиванием, чтобы никого не напугать. Казалось, если не сдерживаться, меня разорвет от счастья на куски. В фотоаппарате уже мигал красный предупредительный значок — за пару часов я исщелкала целый аккумулятор. Привычно пугаюсь этого мигания, но на сей раз я запаслась пятью лишними батареями, ха-ха.

А меня сейчас вообще ничего не могло огорчить, вот как. Я была абсолютно, безоговорочно, прочно счастлива. Даже не помню себя такой. Эти виды, эти люди, этот быт — все было настолько моим, будто здесь прошла моя предыдущая жизнь, о которой я напрочь забыла и только-только начала припоминать.

Витя строит из себя обиженного. А может, не строит? Может, всерьез? Даже обедать в симпатичной забегаловке не захотел, пойдем, говорит, скорее дальше. Я бы забралась вон на ту скалу и сидела, сидела, глазела вокруг, впускала в себя нежное солнышко, тихий ветерок. Я хотела запомнить, как шумит под порывами ветра бамбуковая роща, качается на длинных ногах громадный зеленый богомол, кричит длиннохвостая птица, перелетая со скалы на скалу. Нет, беги за ним. Ну куда? Зачем?!

Виктор

Она еле тащилась, подолгу застревая на крошечных площадках с видами, где толпились гомонящие китайцы, — дожидалась очереди у поручней, чтобы сделать кадр. А мне позарез нужно было двигаться: я «вышагивал» сюжет! На ходу в голове крутилось свое кино. Остановлюсь — оно застопорится.

Вообще, это преступление, что я не сижу за компом, не записываю, я чувствовал, как теряю драгоценные мысли, упускаю подробности. Единственное, чего я сейчас хотел, — это засесть в нашем промозглом отеле и строчить, строчить, пока показывают. Нужно было оказаться на высоте полутора километров над землей, чтобы случился прорыв, которого я так ждал, так жадно выпрашивал. Как не вовремя, надо же. Разве поработаешь, когда надо куда-то ехать, ходить, есть, глазеть на достопримечательности…

А если слинять в номер? Я представил себе разговор:

Я: «Маш, можно я пойду поработаю?»

Она (возмущенно): «Когда ты еще в такую красоту попадешь?» (Дальше уже обиженно): «Впрочем, пожалуйста, никто тебя силком не держит».

Я: «Почему обязательно ссориться, а?»

Она: «Ай, иди куда хочешь, знаешь!» (Из Маши высовывается ее бабушка с грубоватым, ворчливым одесским говорком.)

Готово — на полдня молчание и неохотные реплики. Нет, увольте, проще принести себя в жертву.

Ага, прямо жертвенный олень. Лишь бы рога не выросли.

Тьфу, чего только в башку не лезет, ей-богу.

В самом деле, почему надо все время друг под друга подстраиваться? Почему нельзя разделиться и делать то, что каждому по душе? Мы же не сиамские близнецы!

Все, пойду отпрошусь.

И вот что удивительно: ничего похожего на тот воображаемый диалог не случилось. Маша улыбнулась и сказала:

— Не поверишь, но я сегодня тоже хотела одна побродить.

Маша

На следующее утро мы шли по тропе друг за дружкой, я с кошкой впереди, Андрей за мной, а следом пыхтел Витя с Масей в сумке и рюкзаком. Какое счастье, что большинство вещей мы оставили в гостинице в городе. Ёшка приноровилась бегать на поводке, как овчарка. Фантастическая коха!

Бамбуковая роща роняла на нас капли ночного дождя. Солнце начало пригревать, и лес испарял лоскуты облаков. Облакам с нами по дороге, значит, мы идем верным путем.

Мужчины говорили Умные Вещи, а я слушала вполуха.

— Материальный мир вовсе не настолько прочен, как нам кажется, — спокойно продолжал вчерашнюю мысль Андрей. — Китайцы умеют вытряхивать предметы сквозь закрытую стеклянную банку, меняя мыслью структуру стекла, и бумажной купюрой разрубать связку бамбуковых палочек, я сам видел. Умеют, не касаясь, лечить людей… Так что материя — вещь весьма относительная.

— Рубить деньгами деревяшки не пробовал, для меня и денег срубить всегда было проблемой, — усмехнулся Витя.

Андрей продолжал говорить серьезно, словно не замечая сарказма собеседника.

— Я много практикую медитацию, и порой мне приходит информация от личностей, с которыми я не встречался и даже не слышал о них. То какой-то полководец явится, то древний поэт, даже не знаю какой, говорит со мной стихами, которых я никогда не читал. То целитель… Я и сам врачую. И некоторые медицинские решения мне явно подсказывали. Сам бы я не додумался.

— Ха, да может, это просто-напросто фантазии, галлюцинации, интуиция, на худой конец.

— Это еще большой вопрос — что такое на самом деле интуиция и кто тебе вкладывает в голову правильные решения, — сказал Андрей.

— А я настаиваю: люди смертны, и смерть — последнее и окончательное изменение человеческого существа, а время движется линейно, вперед и вперед, — упрямился Виктор. — Как поезд из пункта А в пункт Б. Надеюсь, на мой век алфавита хватит.

— Геологи рассказывают, есть на земле места, где прошлое и настоящее уживаются практически на одном пятачке, как будто две видеозаписи накладываются друг на друга.

Я поежилась: а ну как из-за дерева выскочит какой-нибудь древний китайский воин с мечом? Андрей вдруг засмеялся:

— Видел бы ты сейчас свое лицо, Виктор. Глядя на тебя, я и сам начинаю думать, что мелю чушь.

Я не оборачиваясь знала, как смешно мой муж выражает недоверие: и губу скривит, и плечами пожмет. А брови! Брови у него сейчас наверняка на разной высоте, одна домиком, другая сморщенной гузкой. Он совершенно не умеет скрывать эмоции. Как