Чувствуя прилив дурноты, я сажусь на один из диванчиков.

— Правда? А сейчас?

— Погоди, дай мне пояснить. Я гноблю себя за то, как это сделал.

Так, теперь все ясно. Ему не жаль, что мы расстались. Его не устраивает то, как это произошло. Очень мило.

Он опять смеется:

— Пожалуйста, давай не будем об этом. Это не приведет ни к чему хорошему.

— Так, а что случилось с Африкой? Почему ты все еще не там? Тебе и ее пришлось бросить?

От моей шутки он слегка кривится.

— Да. Африка. Ладно. — Он садится на диванчик напротив меня, принимается в своей обычной манере отдирать этикетку пивной бутылки и начинает историю, включающую Уиппла, подписавшегося от их имени обучать детишек музыке в рамках выделенною им гранта, и бюрократию, которая, но словам Ноа, началась потом. Уиппл, как ему свойственно, забыл подписать все необходимые документы, и после долгих тягомотных маневров и попыток как-то уладить ситуацию их в конце концов выперли из страны.

— Уиппл в своем репертуаре, — со вздохом произносит Ноа. — Все весело, но через задницу. Месяц или около того мы прятались, переезжали с места на место, чтобы нас не депортировали. Но это было очень рискованно, а потом… короче, я решил, что с меня хватит, пора возвращаться в Штаты, и приехал в Бруклин как раз перед смертью Бликс. А Уиппл, думаю, так и болтается с рюкзаком по Африке, скрываясь от тюрьмы.

Он замолкает, отковыривая что-то от своего ботинка. Потом смотрит прямо на меня, и мое сердце выполняет незапланированный подскок с переворотом.

— Ты ей нравилась, да? — спрашивает Ноа. — Ты поэтому приехала?

Неожиданно смутившись, я опускаю глаза и киваю:

— Да, думаю, я ей нравилась. Она была мила со мной.

— Знаю. Та ужасная вечеринка у моей мамы. Она там только с тобой все время и разговаривала. Боже, маму тогда так взбесило, что ты больше ни с кем не общалась! На самом деле, ни один из нас особо не пообщался тогда с гостями. А мама считает, что гости должны общаться, ты, наверное, этого не знала? Если ей верить, гость не может просто прийти и хорошо провести время, у него есть обязанности.

— Я что-то такое уже слышала.

— Да пошло оно куда подальше! Я ушел и играл в бильярд с Уипплом, потому что не мог слушать того, что несет моя мать и ее как бы друзья. И… были еще какие-то неприятности?

— Да. Ситуация с хворостом.

Он хохочет, запрокинув голову.

— Ах да! Мама сказала, ты не стала его есть из-за каких-то пафосных соображений?

— Нет, просто не знала, что это за фиговина такая! У Макгроу в Джексонвилле, штат Флорида, ничего подобного не было. А ты мог бы и предупредить, что мне предстоит экзамен по британской кулинарии. Но тебя поблизости не оказалось, и меня защищала только Бликс.

— Тогда-то все это и началось, — рассеянно произносит он. — Тогда-то все и разладилось. Мы с Уипплом играли в бильярд, он стал рассказывать про замечательный грант и уговаривать, чтобы я составил ему компанию, и я подумал, что мне нужно еще одно большое приключение. А ты, помнится, беседовала с бабулей Бликс во дворе под снегом. И все пришло в движение.

— Прямо тогда?

— В тот самый момент.

— Ты хочешь убедить меня, если бы мы не разошлись на этой вечеринке по разным углам, у нас была бы самая обычная свадьба, и ты остался бы со мной? Потому что, должна сказать, это абсурд, и ты это знаешь.

— Ну, точно-то знать нельзя, — говорит он и смотрит мне прямо в глаза. — Я просто хочу сказать, что действительно тебя любил, и действительно думал, что хочу жениться.

— Пока не передумал, — вставляю я, и Ноа смеется:

— Да, пока не передумал. Моя вина.

— Итак, мы пришли к выводу, что по большому счету я потеряла тебя, но получила твою двоюродную бабушку?

Он закидывает руки за голову и смотрит в небо.

— Может быть. Вот черт! Знаешь, когда я думаю о ней, то о многом жалею. Наша семья не была к ней добра. Под конец я пытался это исправить, но по большому счету мы все равно как следует не поладили, хоть я и старался. Она всегда была… ну, как бы это скатать… не такой, как все. — Он сделал паузу. — Слушай, — сказал он наконец, — как насчет поужинать? Я толком ничего не ел, только сэндвич с арахисовой пастой. Тут на Девятой есть классное местечко, бургеры отличные, и все остальное. Местное пиво. Хорошие люди. Раз уж мы оба тут, можем и повеселиться, так? Без обид?

Я понимаю, что тоже давно ничего не ела, и поэтому киваю:

— О’кей.

— Значит, ты честно на меня не злишься?

— Не очень, — говорю я. — Наверно, у меня недостаточно выражены гневные реакции.

— Ага. По идее, ты должна быть злой как черт. Но я рад, что это не так. — Он встает, потягивается, и мне открывается вид на его красивый плоский живот и джинсы с низкой посадкой.

Мне делается больно, все-таки у нас были долгие близкие отношения, а он такой секси, так что я одним глотком допиваю пиво и перевожу взгляд на огни Бруклина.

«Я должна быть здесь. Я должна быть здесь». Я делаю глубокий вдох, полной грудью вдыхая неизвестное. Надо позвонить Джереми. Я испытываю уйму чувств, с которыми придется разобраться позже.

— А пока будем ужинать, — говорит он, — можешь рассказать, как ты жила все это время и каким попутным ветром тебя занесло сегодня к порогу Бликс.

Думаю, именно сейчас меня осеняет: он, наверно, понятия не имеет, что Бликс завещала мне дом. Эта мысль зарождается где-то в области затылка, а потом пробирается к передним частям мозга, как будто какой-то жучок прокладывает себе туда извилистый путь, задевая в процессе нервные окончания.

В этот самый миг дверь на крышу с грохотом распахивается, и появляется мальчишка лет десяти с копной светлых волос и в огромных очках в черной пластмассовой оправе. Он, приплясывая, ведет баскетбольный мяч, собираясь послать его в один из керамических вазонов. Производя в уме какие-то расчеты, он до последнего нас не замечает, а заметив, вздрагивает от неожиданности и, кинув мяч, попадает прямо по вазону. Тот падает и разбивается вдребезги, заляпывая все вокруг своим содержимым.

— Сэмми, приятель, что ты творишь?! — восклицает Ноа.

— Ой, простите! — Мальчишка с испуганным видом замирает.

— Брось. Все о’кей, это всего лишь вазон. Ты меня напугал, только и всего.

— Я сейчас все