собственную целесообразность без цели. Их корреляции друг с другом и, так сказать, «остальным миром» иногда может быть описана в причинно-следственном ключе, иногда как предустановленная гармония. Но интуиция и опыт подсказывают, что чаще всего имеет место непредустановленная гармония как возникшая в результате случайного совпадения настроек. Далее можно сопоставлять параметры ясности и дискретности, сопоставлять по степени интенсивности усмотрения (тут неважно, идет ли речь о восприятии или об умозрении), но в любом случае скандалом остается факт региональности истины, факт, который всплывает при любом внимательном и честном самоотчете. Далеко не все мыслители констатировали это так же честно, как Декарт, чаще встречается избыточный и не слишком обоснованный оптимизм – характерный пример тут Фихте с его абсолютным я в качестве первоначала.

В то же время многие течения современной философии рассматривают «неустранимую контингентность» в качестве добродетели как для сознания, так и для самого бытия; странно, что при этом они все же не отказываются от самого понятия истины. И все же немецкая классическая философия приложила наибольшие усилия в поисках имманентного единого начала. В рамках интересующей нас конструкции наиболее значим подход Гегеля. У него речь идет о развивающемся понятии, которое начинает свой путь к многообразию всего сущего с единой линии, впоследствии разветвляющейся и образующей несколько в свою очередь ветвящихся развилок. Самая известная из них – ответвление природы, или ответвление в природу («Природа есть инобытие идеи»), одна из следующих развилок отделяет произведения объективного духа (такие, например, как «право» и «государство») и поступь понятия, пробивающегося в индивидуальное сознание, где удерживается торжество самости и субстанции.

Развитие начинается с простейшего соотношения с самим собой, которое, собственно, и конституирует материю; сегодня в пользу такого взгляда на происхождение материи все более решительно выступает и физика. Согласно струнной теории колебания суперструн (те же соотношения с самим собой) образуют частицы, просто являющиеся наиболее устойчивыми модами колебаний (Б. Грин). Сторонники так называемой стандартной модели говорят о квантовых флуктуациях и виртуальных частицах, предшествующих «плотной материи» или, собственно, веществу. Важно, что биение пульса не успокаивается в «консолидации вещества» и разворачивании пространства, заряд негативности сохраняется и восстанавливается, понятие безостановочно совершает работу, пробиваясь к форме в себе и для себя.

Линии развития далеко расходятся друг от друга, но не теряют возможности опознать себя как свое иное. И подобное опознание в качестве объяснения, например, познаваемости мира выглядит менее мистично, чем предустановленная гармония, хотя, возможно, в каком-то смысле является ее разновидностью. Вот что пишет Бергсон, отталкиваясь от схожей интуиции:

«Если наша гипотеза имеет основания, если причины, действующие на этих различных путях, являются психологическими по своей природе, то, несмотря на дивергенцию их следствий, они должны сохранить нечто общее, подобно тому, как давно расставшиеся товарищи хранят одни и те же воспоминания детства. Сколько бы ни было раздвоений, сколько бы ни открывалось боковых путей, на которых независимо друг от друга развивались разъединенные элементы, все же это движение частей продолжается в силу первичного порыва целого»[64].

Определение причин как «психологических» скорее направляет нас на ложный путь, перспективнее было бы определить эту пульсацию как время, точнее, хронопоэзис или времнение времени. В этом временении, идущем по разным развилкам, безусловно, преобладают несовпадения и, так сказать, обознатушки. Но встречаются и совпадения, опознание – одно из них. Вот что пишет Гегель в письме к Дюбоку:

«Речь идет о том, что истинное бытие истинно само по себе и не нуждается в представлении как в своем предварительном условии. Человеческое же представление, наоборот, предполагает независимый предмет и знает истину только в качестве относительного совпадения с собой. <…> Истинность же бытия самого по себе, наоборот, есть абсолютное совпадение бытия с самим собой»[65].

Познание есть как бы частный случай совпадения – это частичное совпадение, но и другие возможные и даже непременные встречи-совпадения тоже частичны:

«Так как мы подошли к этому вопросу, то я хотел бы сделать следующее замечание: когда о бытии говорят, что оно есть совпадение с самим собой, а затем, что оно есть нечто непознанное и непознаваемое, то при этом высказывается противоположное тому, что ранее говорилось. Ибо когда мы определяем бытие как совпадение с самим собой, то мы даем ему мыслительное определение, а это значит, что тем самым бытие мыслится и постольку познается»[66].

Когда бытие мыслится, совпадая с самим собой, оно приобретает ясность и отчетливость за счет устранения несовпадений. Но и когда нечто осуществляется, мы имеем дело со множеством соотношений и исход может быть различным; истинным же будет тот, где расхождение между должным и сущим минимально. Это касается и инобытия идеи. Как тут не вспомнить замечательную «критику природы» того же Гегеля и Поля Валери, и полей истины в человеческом мире, каковые, опять же, не сводятся только к познанию:

«Те истины, которые касаются рассудка или разума, должны приниматься как таковые рассудком и разумом; истины же, содержащие предписания для нашей воли, должны приниматься волею…»[67]

Так объясняется региональность истины – как следствие ее сквозного характера, как изохрония ветвей времени. Истина, стало быть, есть фаза хронопоэзиса, но не в своей отдельности, а именно в случае совпадения по фазе – в этом едва ли не главная трудность для познания. Тем важнее обращать внимание на истины, которые должны приниматься «нашей волей», включая то удивительное единство, которое Кант определил как целесообразность без цели. Так искусство, и в частности поэзия, воспроизводит реальность раннего мира и действительность пробных миров[68]. Такой демиургии нет соответствия в наличной раскладке мира де-факто, но альтернативная материя искусства способна продуцировать версии, обладающие сквозной изохронией. Имя им – поэтические озарения, и они суть своего рода истины, то есть площадки взаимной светимости.

Истины познания вроде cogito или контролируемых трансцендентальным субъектом построений чистого разума, безусловно, входят в этот список и востребуются в первую очередь, но список ими не исчерпывается: и Гегель, и Маркс совершенно правы в том, что, помимо истины высказывания (и даже истины познания), есть еще и истина самого бытия. Более того, эта истина возникает в результате совпадения своего иного со своим собственным и является истиной до тех пор, пока такое совпадение длится.

Отсюда следуют странные выводы, которые, однако, эмпирически вполне подтверждаются. Первый из них, впрочем, не особенно странный, и в формулировке классиков марксизма он гласит: «Абстрактной истины нет, истина всегда конкретна». Но если этот справедливый тезис продумать дальше, то мы получим, что истина – во времени, а точнее, что время не фон для той или иной истины, а