— И ваши домоправители об этом ничего не знают?

— Нет! — вскричал он, едва не подрпрыгнув на месте. — Им нельзя об этом знать!

Было ясно, что он уже жалеет о своей откровенности, и Джуп поторопилась заверить Его Цветочество в том, что она не собирается доносить об услышанном господину Заразихе и госпоже Живокость.

— …Но если вы влюблены в какую-то девушку, — сказала она задумчиво, заставляя принца багроветь все ярче. — Отчего же вы не попытаетесь поговорить с ней? Вдруг как раз она — та самая, что снимет чары!..

— Нет, — мрачно сказал Ноа, и спрятал лицо в когтистых руках. — Этого не будет. Я обошелся с ней очень жестоко и она никогда меня не простит. Да и я не посмею просить у нее прощения.

Голос его прозвучал совершенно непривычно — жалобно и надломленно, и Джуп поняла, что цветочная знать не настолько легкомысленна и тщеславна, как ей рассказывал Мимулус. По крайней мере, принц совершенно точно умел любить — вопреки уверениям чародея-правоведа, — и страдал совершенно искренне, точно так же, как и обычный человек, пораженный безнадежной безответной любовью, умноженной на глубочайшее чувство вины.

И это дало Джуп надежду на то, что еще чуть-чуть честности — и они с Мимулусом будут спасены.

— Послушайте, Ваше Цветочество… Ноа… — шепнула она, осторожно дотронувшись до его плеча. — Вы поклялись, что никогда не полюбите меня, помните? Так вот: я точно так же даю слово, самое честное и крепкое, что ни за что не влюблюсь в вас. И никогда не собиралась этого делать! Откровенно говоря, вы мне тоже не слишком-то нравитесь. Я с трудом выношу ваше общество, иногда это настоящая пытка! Но ваши домоправители непременно меня утопят или еще как-нибудь прикончат, если вы меня прогоните. А я бы хотела остаться в живых и как-то вам помочь. Точнее говоря, чтобы как-то вам помочь, я должна остаться в живых — иначе у меня вряд ли что-то получится!.. Мой друг Мимулус — очень смышленый чародей, и многое знает о вашем проклятии, а в Росендале у него множество еще более ученых друзей. Только не говорите вашему противному гоблину, что прогневались и лишаете меня звания придворной дамы!..

Ноа, поначалу выказывающий лишь равнодушие и безучастность, с каждым словом слушал ее все внимательнее, и уже на середине речи Джуп заметила, что пурпурно-золотые глаза поблескивают из-под пальцев — принц все еще делал вид, что поглощен горем, однако косился на нее с любопытством. Затем он и вовсе отнял руки от лица, поерзал на месте, принимая позу поудобнее, и произнес несколько уязвленно:

— Будь я сейчас при своем истинном облике, то у тебя, Джунипер Скиптон, не повернулся бы язык сказать подобное!

Должно быть, запрещать кому-то себя любить было куда проще, чем выслушивать признания, что никакой любви и не было вовсе.

«Вот уж нет!» — подумала Джуп, невольно посмотрев в очередной раз на его темное лицо, усеянное искорками, но вслух сказала, что безмерно расстроена тем, что ей не посчастливилось лицезреть красоту Его Ирисового Высочества.

— Так что же, — промолвила она осторожно, чувствуя, как замирает ее сердце от надежды на счастливый случай, на очередной каприз, который на этот раз поможет ей, а не погубит. — Быть может, вы прикажете господину Заразихе, чтобы он освободил нас — меня и мэтра Абревиля?..

Глава 31. Гнев и милость Его Цветочества

Принц некоторое время молчал, и только его медово-желтые зрачки едва заметно пульсировали, то расширяясь, то сужаясь до едва заметной трещинки. Затем он томно потянулся — совершенно по-кошачьи, — улыбнулся, показав свои белые острые клыки, сощурился хитро и блаженно одновременно.

— Джунипер Скиптон, — промолвил он, насмешливо растягивая каждое слово. — Ты думаешь, что можешь обхитрить меня, Ноа из дома Ирисов? Водишь меня за нос, словно я несмышленый лесной гоблин?..

— Нет, Ваше Цветочество! С чего бы мне вас обманывать?! — запротестовала Джуп, но было поздно. Щеки Ноа уже не пылали багрянцем, золотые точки потемнели, а глаза, напротив, заблестели. Принцу надоели честность и стыд, так мало ему свойственные, теперь ему снова хотелось быть своевольным и вздорным.

— Хочешь втереться ко мне в доверие, — мурлыкал он, царапая когтями шелковые простыни. — Хочешь заставить меня слушаться… Делаешь вид, будто добра ко мне… Выведываешь мои тайны…

— Да нет же!.. — пришла очередь Джуп краснеть от досады и неловкости, а еще от того, что ее маленькая победа обернулась огромным поражением, если не хуже. — Не нужны мне ничьи тайны! Я просто хочу, чтобы вы приказали нас освободить! Без этого ваши домоправители и не подумают отпустить меня, пусть даже вы скажете, что я вам надоела — только разозлятся. Что я оказалась бесполезна…

— Ага! — воскликнул принц злорадно и захохотал, глядя на побледневшую Джуп. — Ну раз ты ради этого хитрила со мной, Джунипер, то я сделаю все наоборот, чтобы проучить тебя как следует! Благодарю за подсказку! Скажу, что ты подняла на меня руку, всячески оскорбляла и обманывала — наверняка по наущению своего приятеля-волшебника! — и отдам вас Заразихе, пусть делает, что хочет. Если ты не боишься меня, то уж точно боишься его! Слуги! Слуги!!! Где эти треклятые бездельники?!..

Но все кобольды, паки и гоблины пировали в главном зале, упившись до полной одури. Сколько Ноа ни кричал, сколько он ни грозил — никто не пришел на его зов. Даже придворные сороки давно уж мирно спали на своем нарядном насесте, натрещавшись до полного изнеможения. Джуп, поначалу до смерти испугавшаяся, теперь с некоторой жалостью смотрела на принца, вопившего так, что на его темном лбу выступила испарина, а в груди захрипело и заклокотало. По всему выходило, что капризы его были опасны — но только если кто-то желал их выслушивать. И по затравленному виду Ноа было понятно, что как бы усердно он ни притворялся своевольным тираном, как бы ни желал верить, что каждое его слово — закон, — не так уж редко ему случалось оказываться забытым и никому не нужным. Судьба милостиво подарила Джуп возможность исправить допущенную ошибку. Что ж, надеяться на скрытую доброту Ноа