мы не поворачивали голову, как совы, это нам, в наши лета, поверьте, не очень удобно.

— Я хотел спросить дорогу на опытный участок академика Наумова, — сказал Борис, обогнув скамейку. — Впрочем, может быть, вы отдыхающие…

Академик и секретарь горкома переглянулись, не переставая в то же время изучать Бориса.

— Возможно, вы не знаете, — закончил Борис.

— Знаем ли мы дорогу на участок, Сергей Иванович, а? — шутливо обратился академик к секретарю горкома. — Кажется, знаем. Кажется, немножко ходили. Так? А позвольте, молодой человек, — снова повернулся он к Щукину, — на участке работает ваш папа? Родственник? Знакомый?

— Нет, — ответил Борис, — я по личному делу.

— Та-ак. По личному? Но позвольте, если не секрет, в чем заключается личное дело? Я задаю этот вопрос не из любопытства, а так сказать… Как бы это сказать? Как лицо в некотором роде заинтересованное. — Академик посмотрел на секретаря горкома, снова ища у него сочувствия.

Секретарь горкома, тоже увлеченный разговором, кивнул головой.

— Заинтересованное в некотором роде, — повторил академик.

— Почему же, я могу сказать. Мне бы хотелось лично поговорить с академиком, — начал Борис, но тут же спохватился. — Нет, конечно, лично поговорить с ним я не мечтаю, потому что понимаю, что он занят… и вообще. К тому же меня… я не смогу… я не решусь идти к нему в кабинет… и вообще меня, может быть, не допустят… я и не проникну…

— Позвольте, кто вы? — довольно резко перебил Бориса академик. Седые брови его сердито нахмурились.

— Я, если так можно сказать, селекционер… Нет, конечно, этого еще сказать нельзя: я просто-напросто учащийся, перешел в десятый класс. Но я мечтаю о преобразовании природы…

— К примеру? — спросил академик.

— Ну… если вам интересно… К примеру, я мечтаю о том, чтобы вывести такой сорт пшеницы, который вызревал бы с одинаковым успехом как на юге, так и на севере, и, кроме того, каждый стебель этого сорта мог бы давать не один колос, а два, три, пять. Такой пшеницей можно было бы покрыть те огромные пространства земли, которые сейчас пустуют…

Академик победоносно взглянул на секретаря горкома и, — Борис, конечно, не понял, — ткнул в сторону бассейна.

— Продолжайте, — сказал он мягче.

— Эту проблему я не считаю фантастикой. Она реальна. Я уверен, что через двадцать лет громадные пространства ныне пустующей земли покроются пшеницей…

— Вы мечтатель? — ласково спросил академик. Борис озадаченно пожал плечами.

— Я практик… Нет, конечно, я еще не практик, я просто-напросто учащийся, перешел в десятый класс… Кроме того, я интересуюсь каучуконосами, и проблема освоения отечественных каучуконосов меня очень волнует. Я знаю, что академик Наумов занят сейчас этой проблемой, а мне бы хотелось получить некоторый навык с тем, чтобы… Возможно, в будущем я смогу внести какой-то вклад в это дело, — очень просто, но, впрочем, не очень уверенно закончил Борис.

— Я понимаю вас, коллега! — воскликнул академик. — Я вас понял, не продолжайте, потому что мы можем утомить рядом сидящего… он работает несколько в другой области. Мы непременно продолжим об этом после, и вы получите навык, чтобы внести посильный вклад в проблему каучуконосов. Но позвольте! — грозно повысил он голос и вскочил. Ростом он был ниже Щукина. — Позвольте, я повторяю! Позвольте вам заметить, коллега, что к академику Наумову не нужно проникать в кабинет. Я не кабинетный ученый! Я не бываю в кабинетах! Я, как и вы, практик, коллега, и тоже ученик… вот его, вы носите его на груди, а я в кармане. — Он вынул из нагрудного кармана фотографию Мичурина и перевернул ее тыльной стороной.

Подавшись вперед всем телом, Борис прочитал:

«Дорогому Александру Александровичу…»

Академик спрятал фотографию и протянул Борису руку.

— А… а… а… — выдавливал Борис.

В такие минуты он заикался до слез.

Академик и секретарь горкома, который тоже встал, терпеливо ждали, пока он успокоится.

А девушка, прыгавшая с вышки, в это время прошла мимо. Они не заметили ее.

БОТАНИКА И НЕМНОЖКО ЛЮБВИ

Борис Щукин любил ботанику с самых ранних лет детства. Его изумляли резные листья клена, желтые россыпи одуванчиков, от которых поляны кажутся золотыми, фиолетовая нежность колокольчиков, пышное разнообразие красок садовых цветов. Он мог часами любоваться какой-нибудь травинкой, которая гордо устремляла к солнцу свой тонкий, похожий на пику, стебелек, и за это пристрастие Борису в детстве частенько доставалось от матери. Потом уже мать призналась, что Борис казался ей каким-то не таким, не от мира сего.

Две недели, проведенные Борисом в Белых Горках, рядом с академиком Наумовым, стали одними из лучших в его жизни. Каждое утро, — а надо сказать, что приключение в лесу окончилось благополучно, мальчишки больше не тревожили его, — Борис отправлялся на опытный участок; там он находился часов до трех-четырех — больше академик не разрешал ему работать, уверяя, что «труд венчается отдыхом, а отдых подготавливается трудом». Примерно с четырех часов дня Борис проводил время в деревне Ивантеевке.

Можно было бы подробнее описать жизнь Бориса в Белых Горках — и как он знакомился с проблемами отечественных каучуконосов, и как колдовал в лаборатории над точнейшими весами, и как возился вместе с академиком в земле. Конечно, все это очень интересно, особенно разговоры Бориса с академиком, но для будущего значит гораздо меньше, чем жизнь Бориса в деревне.

Борис вставал рано. Он начинал свой день вместе с солнцем. Верный своему слову, он тотчас же выскакивал во двор и начинал нехитрые гимнастические упражнения. Вместо турника он пользовался перекладиной ворот, подтягиваясь сначала до пятнадцати, потом до двадцати пяти. Скоро он довел подтягивания до тридцати раз, после чего падал, совершенно обессиленный, на землю. Прикосновение к земле давало ему, как Антею, новые силы; через пять минут он уже шел на руках, шел твердо и долго, но вряд ли красиво: ноги его порой дергались, неловко удерживая равновесие. Подтрунивая над собой, Борис называл себя спортсменом-самоучкой.

Однажды, после того, как он встал на руки и торопливо пошел от крыльца к воротам, из соседнего двора раздался негромкий, невольный, должно быть, смех. Борис тотчас же принял нормальное положение, с ревнивой смущенностью поискал глазами непрошеного насмешника.

На крылечке веранды, опоясывающей соседний дом, стояла девушка, одетая в шаровары из тонкой материи и майку. Это она засмеялась, заметив самодеятельные упражнения Бориса.

— Здравствуйте! — сказала она, придав лицу серьезное выражение. Но глаза все равно искрились смехом: неловок, неловок был Борис в перевернутом положении. К счастью, это он и сам понимал.

— Здравствуйте! — ответил он. Краснеть ему не пришлось: лицо и без этого было багровым от напряжения. — А я