Лили, когда я уезжала, сказала, что счастья у меня не будет и останусь я в одиночестве. Без детей, без кола и двора. Выходит, сбылось ее проклятие. Я одна – без мужа, без детей. Кол и двор вроде бы есть – эта гостиница, в которой вся моя жизнь. Тогда и эта часть проклятия сбылась, раз я в чужом доме практически живу, да еще на птичьих правах. Анжела меня в любой момент может уволить, если захочет. И Сережа уже не заступится. А я оказалась дурой, получается. Любила Сережу и ничего взамен не требовала. Стала для него запасным аэродромом, расходной монетой… не знаю. Мне казалось, что он меня любил, а получилось, что не было никакой любви.

Однажды вечером он пришел домой, съел ужин, который я приготовила, и объявил, что уходит. Навсегда. Мол, спасибо за все. Развели нас быстро – ни детей, ни совместно нажитого имущества. Я тогда будто в прострации находилась. Словно меня мешком по голове ударили. Ничего не понимала, не ощущала. Только кивала, на все соглашаясь. На работу ходила. Тоже дура. Надо было сразу же уволиться, уехать. Зачем терпеть такое? Но здесь Лиля оставалась. Не могла ее бросить. По-человечески, по-женски не могла, не имела права. А еще Гена… Он Лилю искренне любил. Вот мы с ним оказались заложниками в этом отеле. И уехать вроде надо, а как бросишь? Время, оно быстро летит. Лилю доходили как положено, похоронили. Сережа опять женился. Здесь не появлялся, как и Анжела. Ей на этот отель наплевать. Как-то работает – и ладно. Любовник пристроен опять же. До остального ей и дела нет. Я пытаюсь найти хороших сотрудников, но они тоже не идиоты. Зарплаты у нас не бог весть какие, ниже, чем в других отелях. А нагрузки большие. Чем мне людей удерживать? Молодежь так вообще сюда пряником не заманишь. Сегодня здесь, завтра там. У них нет того, что в нас вкладывали, – привязанности, обязательств, ответственности. Им бы где попроще и где платят побольше. И чтобы ничего не делать при этом. Я сто раз говорила – ну отработай ты как положено, наберись опыта, а потом уходи куда хочешь. Тебе же лучше будет. Поселок у нас маленький, все друг друга знают. Да и в городе не скроешься. Всегда ж позвонят и спросят – хороший сотрудник или нет? Рекомендательные письма, резюме – это в больших городах, а у нас как было сарафанное радио, так и осталось. Через людей все идет.

Вот Люся, например. Она у нас массажисткой работает. Такой массаж делает, как никто и нигде. К нам из соседних поселков на массаж записываются. Люсю в городе клиенты ждут. Ее Лилечка нашла. Руки у нее золотые, просто волшебные. Мужчинам спину так вправляет, что те на десять сантиметров от земли вырастают. Женщины про целлюлит забывают, худеют под ее руками. Люся и за Лилечкой тоже помогала ухаживать, массировала, когда та уже ходить не могла. Зарядку с ней делала, каждый божий день приезжала. Лилечка уже лежачей была, а фигура – как у девушки, и никаких пролежней. Только Люся могла ее заставить походить хоть немного, руками боль снимала, когда уже никакие уколы не действовали. Сейчас тоже с нами остается, в память о Лиле. К Люсе в спа запись на месяц. Но и это скоро закончится. Ее давно в город зовут, в медицинский центр. Деньги, условия – все, что захочешь. Как я могу ее удержать? Никак. Люся сюда приезжает, чтобы по берегу побродить, подышать. Каждое утро по пять километров проходит. Всех ее клиентов Наташа на вторую половину дня записывает. Многие недовольны, хотят с утра. А как им объяснить, что с утра Люся по берегу моря гуляет? И вообще счастье, что еще приезжает.

Когда я приехала хоронить маму… Было страшно. Ничего не изменилось. Есть село, и есть Большая земля. О том, что там, на Большой земле, происходит, здесь не хотят знать. А зачем? Пусть весь мир перевернется, на этом клочке земли все останется по-прежнему. Я будто в прошлое рухнула. То, из которого хотела выбраться, от которого сбежать мечтала. Работала, зарабатывала, училась и вдруг… опять оказалась в месте, где нет жизни. И никогда ничего не изменится. Отель отстроили, а что внутри творится – никому и дела нет. В номерах мебель со сколами, старая, покоцанная. Розетки на соплях держатся. Обивку на креслах сто лет не чистили, воняет немытыми телами. Матрас на кровати тоже старый, чуть ли не прогнивший. Хорошо, если его переворачивают на другую сторону. В ванной дверь в душевую примотана изолентой, а слив заклеен скотчем. Ванная грязная, пылища везде. Чайная чашка стоит, а чайника нет. Я зашла к горничным, говорю, как вам не стыдно-то? А им хоть бы хны. Чай пьют. Или не знаю, что у них в чайные чашки налито. Дружно ответили, что никто не жаловался, я первая недовольная нарисовалась. Говорю им, что я бы их в тот же день за подобную уборку уволила, без объяснений. Они смотрят на меня как на дуру. Приехала такая капризная и принялась скандалить. Я смотрю на них – им и вправду наплевать. Не держатся они за место. А чего за него держаться, если других желающих работать нет. Поди сыщи. Утюг, чтобы погладить вещи, выдают тоже старый, никогда не чищенный, а если хочешь отпариватель – двести рублей. Есть, стоит в подсобке, новый, только из коробки достали. Спрашиваю, хоть разобрались, как пользоваться-то? Нет, а зачем? Утюгом старым привычнее. Поелозила по полотенцам – и сойдет. Фен в номере не работает, но есть новый. Тоже заплати и хоть усушись. В душе слив засорило. Выхожу, спрашиваю, есть ли сантехник. Отвечают – сантехник есть, только выйти не может. В запое. Но уже два раза чистил в том номере, где я живу. Странно, что опять слив засорился. Может, это я волосьями натрясла? Так и заявили – я и «волосьями». Никакого стыда вообще. Хамят, делать ничего не желают. Я им говорю, что на Большой земле они бы и часу не продержались с таким отношением к работе. Хмыкают. Мол, мы туда и не собираемся, на Большую землю. Сами катитесь, откуда приехали.

В ресторане при гостинице, считающемся лучшим, потому как единственным на весь поселок, шефом, видимо, тоже работает чей-то любовник. Может, кого-то из администрации. Рыба, пожаренная неделю назад и разогретая в микроволновке, воняет так, что даже не нужно принюхиваться, чтобы понять, когда ее жарили. Овощи гриль залиты подсолнечным маслом и пережарены. Не на гриле, конечно, на сковородке обычной. Той,