Учительница застонала.

«Я вам так скажу, – продолжала Еля. – Точно не помню, кого как звали, но когда-то давно приехал к нам знаменитый исследователь. А с ним его то ли жена, то ли помощница. Оба заболели цингой. Он согласился пить оленью кровь, чтобы излечиться, а она отказалась – не смогла себя пересилить. И что?» – «Понятно что – он выжил, она умерла», – ответила учительница. «Откуда вы знаете?» – удивилась Еля. «Из русских народных сказок и общего курса литературы», – хмыкнула учительница.

Еля обиженно поджала губы.

«Простите, а в туалет все же можно сходить?» – спросила учительница. «Конечно. Сейчас. У нас все есть. На улице, конечно, но хороший туалет. Ключ-то где от него? – засуетилась Еля, вспомнив, что должна быть радушной хозяйкой. – Пойдемте, заодно сани вам покажу».

«Закрыт». – В чум Еля вернулась одна. «Так Кока забрал, – пожала плечами помогавшая Еле пожилая женщина. – Ты же сама велела. Чтобы перед гостями чистый был». «И куда он делся?» – прошипела Еля. «Так известно куда. Сейчас напьется и пойдет добавку искать», – ответила помощница. На вид – совсем старушка, ходит странно, будто перекатываясь с ноги на ногу. Я вспомнила, что в интернате Елю называли Еленой, Леной, на русский манер, но она не любила новое имя, делала вид, что не слышит. А русского мальчика Николая, наоборот, называли Кокой. Тот тоже не мог привыкнуть к новому имени. Может, это тот самый Кока и был.

«Так давайте мы вас прикроем шкурами», – предложила радостно Еля. «Может, я в гостиницу?» – попросилась учительница, не желавшая справлять нужду под шкурами. «Ой, да вы не стесняйтесь! Шкуры-то большие!» – заверила ее Еля. «Простите, я не могу так, – ответила учительница. – Мне правда нехорошо. Вы не беспокойтесь, я сама дойду. Тут ведь рядом, да?» – «Вот по этой дороге идите и прямо в гостиницу попадете. Вы не волнуйтесь, если что случится, у нас везде камеры висят. Найдем ваших обидчиков, даже не сомневайтесь», – горячо заверила ее Еля. «То есть если меня убьют, вы найдете того, кто это сделал?» – пошутила учительница английского. «Зачем сразу убьют? У нас тут не в вашем городе. Да, люди не такие умные, но добрые и честные», – обиделась за всех местных жителей Еля. «У нас не убивают, сами вешаются. Самоубийств много», – подтвердила ее помощница. «Ну что ты язык распустила? – зашипела на нее Еля. – Это не у нас, в соседнем поселке. Там, да, бывают случаи суицида, а у нас все хорошо», – заверила она гостей.

Я ела бруснику, морошку, политую сгущенным молоком. Ягода подмороженная. Эти ягоды со сгущенкой на Севере – главное лакомство. Лед от ягод на зубах скрипит. Ягоды кислые, сгущенка – сладкая. Все молчали.

«Здание детского сада у вас большое, новое. Детей много в поселке?» – решила возобновить светскую беседу врач-неонатолог. «Конечно! – радостно ответила Еля. – У нас для многодетных большие выплаты. Вот Анна, – она показала на старушку. – У нее восемь детей, четверых она родила в тундре! Ей сорок два года! У нее уже шесть внуков!»

Врач-неонатолог открыла рот и забыла его закрыть, глядя на женщину, которая в сорок два года выглядела на семьдесят, и, видимо, пыталась представить, как рожать детей в тундре.

«А вы тоже здесь учились?» – пришла на помощь коллеге врач-дерматолог, обращаясь к Анне. «Да, здесь, – кивнула та. – Когда звук вертолета слышу, мне нехорошо становится… так страшно… Не могу себя заставить. Дети старшие, они в город переехали, звали в гости, билеты покупали, а я в вертолет сесть не могу. Дохожу до него – и все, ноги дальше не идут. Плакать начинаю. Столько лет прошло, а мне плохо. Как эта болезнь называется?» – «Один из видов фобии. Кто-то змей боится, кто-то летать на самолете. Вы вот на вертолете. Я тоже боялась подходить в первый раз, – призналась врач-неонатолог, – не представляла, что лопасти винта так низко расположены. Думала, сделаю еще шаг – и мне голову снесет». – «Не, сейчас не снесет, – сказала спокойно Анна. – Раньше да, могло. Когда ветер. Если выйдешь раньше, и ветер подует, винт начнет двигаться. И тогда может. Моего мужа так ударило. Он после этого умер». – «Какой кошмар», – ужаснулась неонатолог. «А вот я очень хотела учиться! – воскликнула Еля. – У меня в чуме было два карандаша – красный и синий. И тетрадка. Я очень ждала, когда за мной прилетит вертолет».

Я решила промолчать и не напоминать бывшей однокласснице, что учиться она вовсе не желала. Наотрез отказывалась.

«У нас очень хорошая школа, – продолжала Еля, будто стояла на трибуне и докладывала о достижениях поселка, – все ученики сдали ЕГЭ на проходной балл». – «Проходной балл? То есть минимальный? Это же совсем ничего, – удивилась врач-дерматолог. – У меня сын в прошлом году ЕГЭ сдавал. Так его восемьдесят шесть по математике считались провалом». – «Нам достаточно! Очень достаточно!» – горячо, но немного обиженно заверила ее Еля.

Мы тогда поселились в одной, то есть единственной, гостинице в поселке. Я тоже – не смогла себя заставить жить в квартире. Пришла, а там уже соседки хозяйничали. Я вроде как лишняя оказалась, уже чужая. Мама плакала, когда я уезжала, и… прокляла меня. Велела не возвращаться. Говорила, что не примет, даже если на коленях приползу. Мы с ней несколько лет не разговаривали. Потом как-то наладилось. Хотя бы с праздниками друг друга поздравляли. То есть я поздравляла. Мама меня так и не простила за то, что я уехала. Так до конца жизни и хранила обиду в сердце. Я ее не понимала. Я же дочь. Как можно не желать собственному ребенку другой жизни, счастья, удачи хоть какой-то?

Потом уже с Лилечкой много раз свою мать вспоминала. Лилечка ведь тоже могла чувствовать себя брошенной, наверное. Сначала муж ушел, потом сын уехал. Но она никогда так не думала, это я точно знаю. Наоборот, желала Сереже счастья, а тебе, Ванечка, успехов. Верила, что в столице лучше будет учиться, жить. Она вас очень любила. Сережу отпустила поэтому, из любви. Надеялась, что он найдет свое счастье. А то, что тебя отпустила, сына единственного, так тоже из любви. Поэтому и не вмешалась, когда Сережа решил тебя в Москву отправить. Где лучшее образование, если не в столице? Она так тобой гордилась, всем рассказывала, что ее сын в Москве учится. Про свои чувства забыла, запретила себе ревновать, злиться. Говорила, что лишь бы вы были здоровы. А большего и не надо.

Моя мама, в отличие от