Отец познакомился с Олдингтоном через «Новости», московский журнал на английском языке. Журнал был основан на исходе сталинских времен. Отцу, находившемуся в опале, путь в журнал оставался заказан, но вот однажды иду я от нашего дома по Страстному к улице Горького, а на встречу мне – родители, лица у них, обычно мрачные, сияют. «Встретили Морозова», – объясняет отец. Михаил Михайлович Морозов шел из Дома актера, где заведовал Шекспировским кабинетом, направлялся он в «Новости», его назначили Главным редактором журнала. При всем благорасположении к отцу он не мог пригласить сотрудничать потерявшего бдительность, но отец был счастлив, что от него не отвернулся известный в литературных кругах человек.

Это была их последняя встреча, Морозова вскоре не стало, не стало и Сталина, времена помягчали, отца ещё не восстановили, но ему заказали для «Новостей» статью об Олдингтоне, который у нас был если не замолчен, то забыт. Когда статья появилась, откуда-то из небытия (так написал отец в воспоминаниях) пришло от Олдингтона письмо. Завязалась переписка. Отец добился, чтобы Олдингтон получил приглашение от Союза писателей, и он приехал.

«Меня здесь принимают за писателя, не смейся», – написал Олдингтон приятелю после встречи с читателями в Библиотеке Иностранной литературы. Нельзя сказать, что его не принимали за писателя там, на Западе. Дюжина названий под его именем и сейчас доступна, масса материала помещена на Интернете, и все-таки Олдингтона не существует ни в читательском, ни в критическом обороте. Начитанные люди, и те об Олдингтоне не слыхали. «Смерть героя» пропускают в списках книг «потерянного поколения», а когда-то роман значился вместе с «На западном фронте без перемен» Ремарка и «Прощай, оружие» Хемингуэя. «Злой книгой» Горький назвал «Смерть героя». Олдингтон, окопник Первой Мировой Войны, выразил злобу на Англию, владычицу морей, чья власть шла на убыль. Мог ли Мирский не писать об Олдингтоне? Однако английский биограф полагает, будто в 30-х годах, когда Мирский писал об Олдингтоне, автор «Смерти героя», международно признанный, был никому неизвестен.

Энтузиастом Олдингтона явился американец, профессор Норман Гейтс, с которым я познакомился уже в Америке. Жил Норман в Нью-Джерси (где потерпел крушение «Гинденбург»), он не встречал Олдингтона, зато основал и редактировал специальный журнал, ему посвященный. Меня Гейтс считал диковиной: знающих об Олдингтоне надо было поискать, а этот знал его лично! В журнале я сотрудничал, посылал Гейтсу разные попадавшиеся мне в печати упоминания Олдингтона, послал и заметку о биографии Мирского, где сказано, будто в своё время об Олдингтоне никто не знал. У Гейтса я спросил, чем объясняется такое небрежение, но американцы о неприятном говорить не любят, и Норман назвал признаки внимания к Олдингтону: если не читают и даже не упоминают его книг, то все же книги из печати не вышли.

На Западе книга, выходя в свет, остается в печати – набор не рассыпают, по мере спроса подпечатывают дополнительные тиражи, если спрос иссякает, то книга из печати выходит. У нас было наоборот: тираж книги разом выходил из печати и в свет, а набор рассыпали. Так было во время докомпьютерное, сейчас, кажется, и у нас книга из печати не выходит, если есть спрос.

Спрос на Олдингтона, пусть незначительный, есть, но в критическом обороте и в читательском мнении его нет. Взаимосогласованные мнения (по Ливису) правят литературным миром, а Олдингтон озлобил, сильно озлобил очаги влиятельных литературных мнений. Так думал мой отец на основе того, о чем ему писал или рассказывал Олдингтон. Высказался он о дутых величинах, с какими был хорошо знаком с начала их подъема на вершину успеха, за это знание, которое он не стал держать про себя, ему и отплатили. «Олдингтон плохо писал о своих знакомых», – таков был приговор «знакомых». Вместо того чтобы примкнуть к знакомым, Олдингтон писал о том, что они собой представляют. «Если это ум, позвольте, я лучше останусь дураком», – так он писал об интеллектуализме, воплощением которого служил Элиот.

Никто Олдингтона не запрещал, и сам он не считал себя изгнанником или преследуемым, – об этом он говорил моему отцу. Однако некогда признанный писатель очутился в нетях, оказался в силу негласного сговора вычеркнут из литературных святцев. Трудно поверить? Действительно, трудно. Однако полвека спустя после разыгравшейся в Англии литературно-политической драмы, вышло академическое исследование конфликта с подзаголовком симптоматическим «Предупреждение»[68]. Не цензурное изъятие или директивное запрещение, как в советские времена бывало у нас, а удавка, накинутая на шею ставшему неугодным кругу влиятельных лиц. Так что остерегитесь рисковать, прежде чем выступать ниспровергателем коллективно оберегаемых репутаций.

Воочию столкнулся я с отрицательным отношением к некогда известному английскому писателю не где-нибудь, а в Библиотеке ИМЛИ. Одновременно со мной в библиотеку пришел наш овеянный славой филологический авторитет. Увидев у меня в руках книги Олдингтона, разоблачительные биографии исторических личностей, авторитет счел нужным высказаться: «Не нравятся мне эти книги, не нравятся!» А сам он, легендарная личность, мне казался обширной полой ёмкостью, достойной разоблачительного пера Олдингтона. Занимался авторитет множеством или, во всяком случае, высказывался о множестве дисциплин, и о его необъятных интересах я не смею судить. Но по теме, меня касающейся, пригласил его выступить на конференции в ИМЛИ, которую я организовывал. Темой конференции была литературно-критическая терминология. Авторитет согласился выступить, явился окруженный свитой поклонников, которые все до единого схлынули после того, как предмет их поколения произнес речь и тут же покинул зал.

Речь показалась мне научно нестрогой. Слышала ту же речь и моя жена, а у неё диссертация была по терминологии, и она говорит: «Он не знаком с новейшей литературой вопроса». Наш обмен мнениями остался между нами, но возьми и напиши мы в отчете о конференции, что представляла собой речь приглашенной знаменитости – до цензуры бы и не дошло, по редакторскому сговору не дали бы этого опубликовать. А Олдингтон печатно высказывал сомнения в экспертизе знакомых, скажем, о незнании Элиотом итальянского языка, о котором он рассуждал как знаток[69].

Следующий шаг к разрыву с элитарно-политическими кругами, начиная с Черчилля, Олдингтон совершил, разоблачив героя британской политической мифологии, легендарного разведчика Лоуренса, называемого Аравийским. Олдингтон дегероизировал полковника, демистифицировал легенды, которые полковник сам о себе создавал, начиная с истории своего происхождения, включая службу на Ближнем Востоке и кончая автобиографией «Семь столпов мудрости». Начать с того, что Лоуренс имел чин не полковника, а подполковника. Преувеличение незначительное, но все-таки сдвиг в сторону от достоверности, и дальнейшее сотворение мифа шло по тому же ложному пути: длительные рейды по пустыням верхом на верблюде были не