Шрифт:
Закладка:
— О! вы уже знаете об этом? — Удивленно приподнял брови Хорст.
Профессор понял, что прокололся. Немцам сразу стало понятно, кто бы это мог сделать. Ведь кроме Ивана некому. Надо было молчать до последнего…. Хотя, какая сейчас разница? Ведь они вместе пробовали сбежать — значит, действуют заодно. И, значит, гауптманн Кюхмайстер не тот, за кого себя выдаёт. А еще этот чертов гипнотизер Вилигут покопался в голове у него в голове, что он сумел оттуда выудить, большой вопрос…
[1] Гражданская война в Испании (1936 — 1939) — вооружённый конфликт на основе социально-политических противоречий между лево-социалистическим (республиканским) правительством страны, поддерживаемым коммунистами, и поднявшими вооружённый мятеж право-монархическими силами, на сторону которых встала большая часть испанской армии во главе с генералиссимусом Франсиско Франко. Последних поддержали фашистская Италия и нацистская Германия, на стороне республиканцев выступил СССР и добровольцы-антифашисты из многих стран мира. Война закончилась победой националистов и установлением военной диктатуры Франко.
Глава 19
Ну вот, так и знал! Как не шифровался, а спалился ты всё-таки со своим колдовством, товарищ Чума! От неожиданного окрика Глафиры Митрофановны я инстинктивно (только «инстинкты» были чужими) прикрыл руками крепкую девичью грудь, вновь почувствовав под ладонью твердые соски, и скрестил ноги, закрывая промежность.
— Мама! Чего пугаешь? — вылетело из меня само по себе.
Похоже на реакцию Акулины, я-то совсем другое собирался ляпнуть. Но первая реакция Глафиры меня весьма порадовала. Если уж мать не сумела отличить меня от родной дочери, то фрицы всяко не сумеют распознать подмену.
— Пугаю? Чего это ты удумала? — вновь повторила мамашка, шаря внимательным взглядом по пыльной соломе. — Вместо того, чтобы дурью в соломе маяться, шла бы лучше…
И вот тут её взгляд упал на мою разбросанную одежду. Ляха-Натаха! Её аура неожиданно полыхнула таким чудовищным всполохом ревности и жутчайшего разочарования, что мне едва глаза, нахрен, не выжгло! Как она сумела удержаться, и не прибить меня тут же, на месте, я вообще не представляю.
Вот это женщина! Вот это железные нервы! Ведь любит она меня — ведовской промысел не даст соврать. Но и переходить дорогу родной дочери, ломая её счастье никогда не будет. Семья для неё не пустой звук. За семью она и жизни своей не пожалеет, и сумеет обуздать свои чувства, вспыхнувшие, как она считала, так глупо и не вовремя.
— Покувыркаться, значит, перед отъездом надумали, молодые? — с каменным лицом произнесла она, не дернув ни едиными мускулом. Даже голос не дрогнул. Но я-то знал, что сейчас творится у неё на душе. И только потухшие вмиг глаза, из которых, как мне показалась, мгновенно «ушла жизнь», её выдавали. — Дело, конечно, хорошее… — выдавила она. — Детки пойдут, и потерянный бабкин дар, возможно, когда-нибудь к ним вернётся… Всё хорошо…
Я стоял ни жив, ни мёртв, продолжая закрываться руками, и не зная, что же предпринять. Мне хотелось кинуться к ней, обнять, поцеловать… Сказать какие-нибудь слова утешения, что чувства её не растоптаны и я… Ну, не в таком же виде, честное слово!
Сейчас мне как-никогда хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Надо же было так подставиться? И чего, спрашивается, с печатью в лес не ушёл? «Отсканировал» бы Акулинку, а сам бы оборачивался где-нибудь подальше от Гнилой балки. Но вот, как всегда, оказался крепок задним умом. И как мне теперь всё это разруливать?
— А ты чего в засаде сидишь, Рома? — с горечью в голосе (которую просто так и не распознать, не будь я ведьмаком) произнесла она. — Вылазь, зятёк, не забижу! Я ведь Акулинке тоже счастья хочу! Пусть у неё всё будет не так, как у меня… — Неожиданно голос Глафиры дрогнул — обуревающие её чувства наконец-то прорвались наружу через ту «железную стену», которую она выстроила. — Выходи, зятёк, не будь трусом! Дай поздравить тебя…
— Мама! Ну, чего вы так разорались? — теперь уже за спиной Глафиры Митрофановны раздался голос Акулины. — Всю живность во дворе распугали! А я только… — Она шагнула под тень навеса и замерла, во все глаза пялясь на мою нагую фигуру. Вернее, на свою. — Как это, мам? — Ошарашенно прошептала она, тыча в мою сторону пальцем.
— Доча-ик? — Глафиру Митрофановну наконец-то проняло по-настоящему — жуткой икотой.
Она больше не смогла вымолвить ни слова, судорожно вздрагивая от очередного сокращения диафрагмы. А что творилось у неё в душе, я видел по бешенному изменению цветов ауры. Чего там только не было понамешано: и затухающая ревность, и ярко вспыхнувшая надежда, и вернувшаяся любовь — всего не перечислить.
— Да я это, мам! Я! — выдохнула девушка, подходя ко мне поближе. — А вот это вот кто?
— Нет, мам! Я — это я! — Раз уж деваться мне было всё равно некуда, я решил перевести всё в шутку, если это вообще возможно. — А вот это вот кто? — И я скопировал жест Акулины, ответно ткнув указательным пальцем в её направлении.
— А ведь действ-ик-тельно, — не переставая икать, Глафира Митрофановна переводила взгляд с дочери на меня, и с меня на дочь. — Кто же-ик-вас настоящая?
— Ты чего, мам⁈ — одновременно и в унисон обиженно воскликнули мы с Акулинкой. — Родную дочь не узнаёшь? Я же настоящая!
— Ну, Рома-ик! Ну, шутн-ик! — нервно рассмеялась мамашка, икая, как заведённая. — Освоил-так-ик печат-ик двойн-ик-ка!
— Рома⁈ — Глаза Акулины стали размером с чайные блюдца. — АХ, ты, негодник такой! Ты это меня… своими руками лапал? — И девушка густо покраснела, словно её лицо мгновенно залило красной краской.
— Так он тебя-ик прямо сейчас лапа-ик-ет! — Глафира Митрофановна уже сотрясалась не только от икоты, но и от безудержного смеха.
И неизвестно еще от чего больше? Но то, что из её глаз безвозвратно ушла безнадега и тоска — факт. Ну, хоть так. Это уже хорошо! А то мне как-то не по себе стало после всего случившегося. Может быть, вообще мне сейчас ей признаться в своих чувствах, раз Акулина на меня
