Вскоре, после моей выписки из больницы, она крепко обняла меня ночью, и я почувствовал, как она осторожно потянула с меня трусы. Я боялся думать, как у нас всё получится и ограничивался поцелуями, хотя неутолённое желание терзало меня, но моя Аллочка решительно развеяла мои сомнения. Моя ненаглядная уверенно оседлала меня и, несмотря на мою откровенную нерешительность… Увы, несмотря на приличную эрекцию, я не смог доставить ей удовольствие. Я мгновенно закончил, и это окончательно добило меня. Ни единым звуком моя хорошая не дала мне почувствовать своё разочарование. О, с какой радостью я принял бы смерть! Целуя жену, я сбивчиво просил простить меня и, в отчаянии, предлагал ей найти мужчину, который бы смог заменить меня в постели. Ответом мне стала пощёчина.

А потом моя Радость разрыдалась, прижимаясь ко мне, крепко обнимая и содрогаясь всем телом. Я был раздавлен, уничтожен свалившимся на нас несчастьем и не видел впереди никакого просвета.

Под утро мы, наконец, успокоились и повторили попытку. В этот раз, к моей несказанной радости, я смог продержаться до тех пор, когда Аллочка, тихо вскрикнув, без сил упала ко мне на грудь и замерла. Этот наш первый, после моей травмы, любовный акт внушил нам надежду, хотя я был бледной копией прежнего мужчины.

Я уговорил её немного поспать, ведь утром она пойдёт на работу. По-прежнему обнимая меня, моя родная вскоре уснула, а я… всё думал и не видел выхода.

Эти полгода после выписки из больницы нелегко дались моей семье. Меня раздражали постоянные посетители, которые не оставляли меня в покое. Чуть ли не каждый день к нам обязательно заглядывал кто-то из моих бывших сослуживцев. Мне было тяжело видеть их: бодрых, энергичных, полных сил. Я не хотел видеть даже Гранецких, ставших частыми гостями в нашем доме, и однажды грубо сказал Софье: — похоже, вы с Айком совсем забросили своих детей и перебрались к нам! — она растерялась и не нашлась, что ответить. Её муж, присутствующий тут же, нахмурился. Глаза налились янтарной желтизной, зрачки стремительно стали сужаться, превращаясь в вертикальные щели. Я вызывающе не отводил взгляд, стремясь спровоцировать вожака на расправу с непокорным. Но, проклятье! Он был слишком силён! Моргнув, он взял под контроль своего волка и хмуро сказал:

— Олег, стыдись!

И, действительно, я был готов провалиться сквозь землю! В отчаянии, глядя на Софью, я пробормотал: — Соня, простите мне это хамство! Наверно, рассудок отказывает мне! — Я нерешительно протянул ей руку, и она, грустно улыбнувшись, пожала её:

— Олег, мы с Айком никогда не оставим вас с Аллой. Придётся тебе с этим смириться.

Иногда забегал Карен, хмыкал, глядя на меня. Однажды он потащил меня в больницу, на рентген, а потом сказал нам с Аллочкой, что повреждённое нервное окончание, которое под микроскопом скреплял скобкой нейрохирург, кажется, срослось. Но почему по-прежнему неподвижны и бесчувственны мои ноги, он не мог понять. Васильченко, которому Карен постоянно звонил, тоже не мог сказать ничего определённого и предлагал ещё одну операцию, но я уже утратил всякую надежду и отказался.

Айк обсуждал с Советом Стаи мою отправку в Москву, в нейрохирургическое отделение Российского хирургического Центра, но всё это требовало долгих согласований и преодоления бюрократического сопротивления.

Зима прошла для меня чередой тоскливых серых дней. Мои дети подрастали. Уже и Артём без устали бегал по дому, а я неуклюже спешил за ним в своей инвалидной коляске, боясь, чтобы шалун не ушибся.

Приходил из школы Пол и деловито интересовался, обедал ли я. Разогревая суп, он весело рассказывал мне о событиях школьной жизни, и его неунывающая мордашка отвлекала меня от тягостных дум.

Однажды, под вечер, позвонила моя Радость и виновато сказала: — Олежек, ты не будешь возражать, если я после работы ненадолго забегу к Соньке? Она что-то просила прийти, а по телефону ничего говорить не стала.

— Конечно, иди. Мы с Полом справимся, не беспокойся. — Я с трудом подавил мысль, что Софья тут не причём. Наверно, моя любимая просто устала быть бессменной сиделкой у капризного инвалида. Если она уйдёт от меня, тогда и я смогу уйти.

* * *

Сегодня Софья пораньше уехала домой. Весенняя сессия только началась, студенты заняты подготовкой, и у неё внезапно оказалось свободными несколько дней. Настроение было паршивым, как и у всех, кто близко знаком с Одинцовыми. Угнетала собственная беспомощность и отсутствие какой-либо надежды на улучшение состояния Олега. Телефонный звонок вырвал её из задумчивости. Звонила бабушка, Прасковья Агафоновна. Ей было уже за восемьдесят, но она по-прежнему одна управлялась со всей работой в своём большом доме и категорически отказывалась переезжать не то что в Красноярск, к дочери, но даже и к Гранецким, живущим совсем близко от дорогой её сердцу Малой Ветлуги приезжала очень редко и оставалась у них от силы на пару дней.

Услышав тусклый, нерадостный голос внучки, она забеспокоилась: — что случилось, Сонюшка? Дети болеют?

— Бабуль, ну ты же знаешь про несчастье с Олегом! Нам с Айком даже в голову ничего не идёт, потому что выхода-то нет.

— Так он не поправился, что ли?

Софья, уставшая от тяжёлых мыслей и разговоров, со сдержанным раздражением ответила: — бабуль, у него позвоночник повреждён. Ты же знаешь, такие травмы не лечатся, и он на всю жизнь прикован к инвалидному креслу!

— Эх, плохо это… — Прасковья Агафоновна ненадолго умолкла. — И как он сейчас?

— Ну как… Он угасает, бабуль, — Софья шмыгнула носом, — жить не хочет и не имеет сил к чему-то стремиться. Нам с Айком кажется, что он сломался. Слишком быстро и внезапно всё произошло. Вот только что был молодым, здоровым, полным сил и энергии мужчиной и вдруг — хрясь — и беспомощный инвалид. Ну кто такое может спокойно пережить?

— А Алла что?

— Алла… у неё все платья, как на вешалке, на ней болтаются. Она ведь плачет всё время, хотя и старается, чтобы он не заметил. Вот за что ей такой ужас, а, бабуля? Мне и её очень жалко! Какая тяжёлая судьба Алке выпала, всё-таки. Алкоголичка-мать, первый муж-идиот. Олег очень любит её, и дети хорошие, умненькие и послушные, так такая беда свалилась, что врагу не пожелаешь. Бабуль, я даже думать ни о чём не могу, до того мне их жалко!

— Да-а-а… Сонюшка, ты пошли-ка Айка за мной. Пусть меня