— Хорошо, сейчас ему позвоню, пусть съездит за тобой. А о чём ты хочешь с нами поговорить? — недоумевающая Соня попыталась что-нибудь выведать, но не на ту напала:

— ты звони, звони, пусть приедет. Да и Аллу к себе позови, пусть послушает.

* * *

Соня не узнавала свою весёлую, громкоголосую, никогда не унывающую подругу. Аллочка враз постарела: у рта появились горестные морщинки, в золоте волос натуральной блондинки мелькнула тусклая седая прядь. Она молча сидела на диване в гостиной Гранецких, отрешённо глядя перед собой и даже не заметила, как Софья принялась расставлять перед нею, на маленький столик, тарелки с тушёным в черносливе мясом, глубокую салатницу с нарезанными свежими огурцами и помидорами.

— Ты голодная, наверно? — подруга подвинула к Аллочке вилку и тарелку с мясом, — извини, я так, на скорую руку схватила, что увидела. Сейчас Айк приедет с бабулей, будем ужинать. Ты пока перекуси, что ли.

— Ага, — та взяла вилку и тут же её положила. Тоскливо взглянула на Софью: — ты правда не знаешь, зачем я бабе Пане понадобилась? А то у меня там Олежек с ума сходит. Представляю, что он навыдумывал. Боюсь я за него, Сонька. У него иногда такие глаза бывают…

— Правда не знаю, — подруга виновато посмотрела на Аллу. — Но ведь бабуля у нас просто так ничего не делает. Раз велела тебя позвать, значит, что-то придумала. — Она прислушалась: — вон они, уже приехали.

Софья, а за ней Аллочка, выглянули в прихожую. Там Айк помогал Прасковье Агафоновне пристроить на вешалку её старое пальтишко. Софья поморщилась: — вот какой же ты невозможный человек, бабуля! Это твоё пальто я помню, когда мне лет десять было, не больше, а ты всё с ним расстаться не можешь!

— Хе, — хохотнула старуха, — чем оно тебе не глянется? По такой вот весенней погоде самое то. И не жарко в нём, и от ветра спрячет.

— Это точно, что не жарко, — пробурчала внучка, — всё равно, что рогожей прикрылась. Давай, я тебе новое куплю?

— У тебя что, других забот нет? — отмахнулась та, — чайку мне налей, да пойдём, поговорим. Здравствуй, Алла! Худая ты стала, как кошка ободранная. Ну, бог даст, поможем твоему горю.

Расширившимися глазами, прижав кулаки к груди, Аллочка смотрела на Прасковью Агафоновну. Потом тихо сказала: — я уж ни на что не надеюсь, баба Паня. Лишь бы Олежек ничего с собой не сделал, а то порой он в таком отчаянии бывает… — Она перевела взгляд на хозяина дома: — Айк, позвони ему, пожалуйста. Скажи, что я у вас, а то он, наверняка, всякие глупости придумывает.

Пожав плечами, Айк набрал знакомый номер: — Олег, Аллочку не теряй, она у нас. Скоро я её привезу.

* * *

Пока Прасковья Агафоновна пила чай из блюдца вприкуску с колотым сахаром, который она очень уважала, Гранецкие и Аллочка, терпеливо ждали, сидя рядышком на диване. По взгляду матери Ольга и Надя сгребли в охапку отбивающихся братцев и потащили их, возмущённо пыхтящих, на второй этаж.

Старая женщина отодвинула от себя пустую чашку, тяжело вздохнула: — ну, не знаю, получится ли у вас старика уговорить или нет, но попробовать можно.

— Какого старика, бабуля? — тихо спросила Софья.

— Да Прошку Селивёрстова, кого же ещё! — с досадой ответила та.

— Хм, мы его точно не знаем, — улыбнулся Айк, — так что рассказывайте!

— Расскажу, куда я денусь, затем и приехала, — огрызнулась вредная старуха. — Прохор-то Селивёрстов наш, ветлужский. Сызмальства всё травки — цветочки собирал, около старух штаны просиживал, в тетрадку записывал заговоры какие-то, да как настои варить и мази составлять. Это счас вы в интернете всё посмотреть можете, а раньше ведь кто что расскажет. Ну, лечил людей помаленьку. Кому помогало, кому нет, а потом случилась беда: в вашей Стае, — она взглянула на Айка, — вожак погиб. Волки как взбесились. Такая резня была — вспомнить страшно.

Они напряжённо слушали Прасковью Агафоновну, хотя о событиях, бывших более сорока лет назад, знали все в Междуреченске.

— Ну вот, — вздохнула она, — Прошка-то к этому времени уже женат был и двое сыновей у него подросло. Он постарше меня, да и женился рано, так что мальчишкам лет двенадцать — тринадцать было. Они отца с матерью не послушались, в тайгу ушли со взрослыми мужиками. Да где им, мальцам, против оборотней, — она осуждающе взглянула на Айка. Тот скривился, но промолчал. — Погибли у Прохора сыновья, что тут сделаешь. А жена… тоже вскорости за детьми ушла, не выдержало материнское сердце. Сам Прохор ушёл в тайгу. Говорят, избу построил, так и живёт там с того времени. Раньше хоть иногда в Малую Ветлугу наведывался, муки, соли купить, Но что-то давненько я его не видела, не знаю, жив ли. Хотя, лет пять назад, к нему в тайгу мужика носили с нашего посёлка. Его медведь помял, думали — не жилец Григорий, сильно был изломан. А нет, глядим, а он на своих ногах домой пришёл. Бледный, худой, а пришёл. Вот я и подумала: может, Прошку попросить — вдруг вылечит вашего Олега? Только вот волков-то он ненавидит лютой ненавистью, а кто его уговорить сможет — не знаю.

— Я уговорю! — Аллочка подскочила, как подброшенная пружиной, — баба Паня, вы только расскажите, как его найти, а я уж уговорю его Олежку вылечить!

— Погоди, Алла. Я ведь и сама не знаю, где его в тайге искать. — Прасковья Агафоновна жалостливо посмотрела на женщину. — Он ведь в какую-то глухомань забился. Туда только пешком идти. Ни дорог, ни тропинок нет.

Аллочка растерянно посмотрела на подругу. Большущие голубые глаза неумолимо наливались слезами: — Сонь…мы найдём, да??

— Только не реви! — Софья решительно обняла её: — конечно, найдём! Айк сейчас же позвонит Денису, и завтра с утра волки уйдут в тайгу. Он же не может жить где-то далеко, да, бабуль?

— Не может, — Прасковья Агафоновна задумчиво качнула головой. — Пешком ведь ходил, да и не молоденький уж был.

Все враз подумали об одном и том же. Женщины испуганно переглянулись. Айк решительно хлопнул ладонью по колену: — гадать не будем! Я сам пойду в тайгу с ребятами. Найдём старика, и я попробую с ним поговорить. Может, ему денег предложить или ещё что. На месте посмотрим.

Прасковья Агафоновна усмехнулась: — хороший ты парень, Айк! Был бы ты человеком, цены бы тебе не было! Ты оглох, что ли? Я ведь сказала: ненавидит Прохор волков лютой ненавистью. Кто из твоих ему в зверином