Ада слезла с кровати, подошла к окну. Встала рядом, оперлась на подоконник, выглянула на улицу.

– Побудь ещё, – сказала она.

Кат застегнул рубашку до горла.

– У тебя припасы остались? – спросил он. – Сил не тратила?

Ада подцепила большим пальцем кулон на шее, демонстрируя Кату ярко светящийся камень.

– Того бугая надолго хватит, – сказала она. – Если ты об этом. И подвал едой забит. Сам, наверное, видел.

– Ладно, – сказал он. – Не ходи только в гостевую спальню.

– Да не пойду я в гостевую спальню, – сказала Ада устало. – Пусть хоть до потолка пылью зарастёт.

– Ты всё время обещаешь, – сказал Кат. – А потом идёшь чистоту наводить.

– Не буду, не буду, – она нетерпеливо притопнула босой ногой. – Проклятый этот дом. Сколько ни убирайся, всё грязное и плесенью воняет.

– Уж какой есть, – произнёс Кат, припомнив, что примерно то же самое сказал Петеру, когда тот впервые увидал особняк. – Другого не будет.

– Увы, – она вздохнула и, потянувшись к столику, взяла из пепельницы мундштук с папиросой. Выпустила колечко дыма, смешно округлив рот. – Слушай, а нельзя… Да нет, глупости.

– Что?

Она задумалась, постукивая пальцем по мундштуку.

– Вот переносят же дома как-то. Подкапывают фундамент, ставят на рельсы, и – фью-ю… Нет, ерунда.

– Дело-то не в доме, – сказал Кат, зная, что говорит очевидное. – Дело-то в месте, где он стоит. Нод…

– Знаю, знаю, – Ада поморщилась. – Уникальная аномалия и всё такое прочее. Глупости, ясно.

– Можно, наверное, дом немного подвинуть, чтобы та спальня тоже над нодом была.

– Да я не из-за спальни… Забудь.

Снег за оконным стеклом падал совершенно беззвучно.

– Я потом спрошу у каких-нибудь строителей, – сказал Кат. – Когда вернусь.

– Может, и не будет никакого «потом», – сказала Ада легко. – До этой жути полтораста вёрст. Две-три недели – и сюда придёт. И всё исчезнет. Китеж. Парк. Дом мой несчастный. Нод под ним тоже…

– Брось, – сказал Кат. – Я успею.

Ада кивнула, глядя в окно.

– Да и прах бы с ним со всем, – проговорила она еле слышно. – Разве это жизнь? На улицу не выйти. Людей гублю, чтобы самой не загнуться. Тебе одни хлопоты.

– Брось, – повторил он настойчиво.

Ада качнула головой.

– Об одном жалею, – глаза её смотрели куда-то поверх заснеженного парка. – Что тебя больше не увижу. Вот что жалко. Мало мы с тобой вместе… времени… провели.

Кат шагнул к ней, встал сзади. Сверху ему был виден ровный пробор в пепельных волосах.

– Мне нельзя здесь долго быть, – сказал он.

– Тебе нельзя здесь долго быть, – эхом откликнулась она. – А то станешь, как я. Не хочу, не надо. Скверно это – стать, как я… Ладно, извини. Вздор несу, не слушай.

Она затушила папиросу о подоконник, повернулась к нему и, встав на цыпочки, хотела обнять. Но Кат подхватил её на руки, и Ада, будто маленькая, спрятала лицо у него на груди. Она была лёгкая-лёгкая, он мог держать её на руках хоть весь день.

Вот такие минуты он и вспоминал, когда был далеко от дома. Когда охотился на других планетах за ценными, опасными диковинами для Будигоста или для Килы. Когда высматривал занесённые песком кусты хищного винограда в Разрыве. Когда искал посреди чужого города того, кто согласится продать пневму обессиленному упырю… Помнил он и то, какой Аду делал голод. Как она высасывала жизнь из очередного бедолаги, подвернувшегося молодцам Килы – такое он тоже помнил. Но не вспоминал.

Если кого-то любишь, надо это уметь. Помнить, но не вспоминать.

Часы над дверью качали маятником, отмеряя потраченное время.

– Ой, – сказала Ада, встрепенувшись. – У меня же есть для тебя кое-что.

– Что?

– Увидишь, пусти.

Она бесшумно выбежала из спальни и почти сразу вернулась, неся в руках большой свёрток какой-то ткани, перевязанный атласной лентой. Кат взял свёрток, снял ленту, и ткань, тяжело зашелестев, развернулась.

Это был плащ.

Кат привык к своему старому плащу. В нём было почти не жарко ходить по Разрыву и почти не холодно гулять по зимнему Китежу. В крайнем случае, его можно было снять. Или надеть в дополнение свитер. Словом, это был хороший плащ. Длинный. С карманами.

Но то, что он держал в руках…

– Так, – сказал Кат.

– Надевай, надевай, – поторопила Ада. Глаза у неё сияли, как чёрные огоньки.

Кат накинул плащ. Застегнулся. Ада взяла с кровати зеркало и, держа его перед собой, отступила на шаг.

В зеркале отражался очень крупный и очень элегантный мужчина. Старый плащ грел Ката, укрывал от дождя и ветра, мог даже защитить от несильного пореза ножом. Но этот, новый плащ делал из него какого-то другого человека. В новом плаще был стиль. Был шик.