«если единственным инструментом является молоток, существует искушение трактовать все как гвозди»[472].

Иными словами, абсолютизация метода приводит к тому, что метод формирует объект, а не наоборот.

Метод по природе своей партитивен, так как призван решать вполне определенную задачу. Любой метод (будь то частнонаучный или общенаучный) дает нам знание о реальности в каком-то одном ее моменте. Наука не знает абсолютных методов, хотя хорошо знакома с абсолютизацией методов. Любые и любой методы, способные схватить некоторую часть объекта, эксплицировать и раскрыть его специфичность, могут и должны входить в арсенал познавательных средств лингвистики. В силу своей партитивности приложение конкретного метода к объекту в целях построения научного знания о нем неизбежно связано с определенными потерями. Однако эти потери временные, так как то, что не схватывается данным методом, познается другими методами, при других подходах к объекту познания. Гегель подчеркивал, что в познании, ничего не потеряв, ничего и не найдешь.

Материальное единство мира уже в силу всеобщей взаимосвязи и взаимодетерминированности объектов реальности предполагает, хотя и в различной мере, возможность использования отдельных методов и приемов одной науки применительно к объектам другой. Существенными в данном случае являются не столько те или иные методы и приемы построения научного знания, сколько те или иные гносеологические установки общеметодологического характера, которые, с одной стороны, направлены на оправдание и поддержку конкретного метода, а с другой, выводятся из такового, порождаются им.

Говоря об американской дескриптивной лингвистике, следует подчеркнуть, что система ее методов построения лингвистического знания есть рефлексия, характер которой детерминирован специфической онтологической картиной объекта, сложившейся здесь на основе принятия в качестве исходных принципов гносеологии прагматизма и позитивизма. Обращая внимание на эту сторону вопроса, Д. Хаймз указывает, что Блумфилд внес в американскую лингвистику помимо резко антименталистской ориентации еще и агрессивно сциентистскую струю в вопросы методики построения и организации лингвистического знания[473].

«Наибольший вклад Блумфилда в лингвистику, – подчеркивает Р. Холл, – заключается в ригористичности его метода, который был применен ко всем аспектам лингвистики. До появления „Языка“ Блумфилда лингвистика рассматривалась обычно как гуманитарная дисциплина, недоступная научным методам (постулатам, гипотезам, верификации)»[474].

Дескриптивная лингвистика, правда, не декларируя этого, приняла принцип верификации в качестве основы построения научного знания о языке. Однако анализ принципа верификации с точки зрения его логической содержательности показал, что его абсолютизация неприемлема даже в естественных науках, ориентированных на познание реальности вне человека[475]. Развиваемое в дескриптивной лингвистике понимание принципа верификации по существу привело к исключению значения как идеальной стороны языкового знака, признанию его лишь в той мере, в какой оно подтверждалось наглядными стимулом и реакцией. Другими словами, дескриптивная лингвистика опирается здесь на гносеологические постулаты неопозитивизма, отождествлявшие объективное с опытом. В конкретно-лингвистической деятельности по воссозданию картины объекта это проявляется в том, что единственно достойным научного внимания оказалась чувственно воспринимаемая, т.е. удовлетворяющая требованию верифицируемости, форма. Задача лингвиста в этих условиях ограничивалась тем, чтобы свести описываемые явления к наименьшему количеству связей на основе анализа их сходства, последовательности, аранжировки, совместной встречаемости. Указанные вопросы были возведены дескриптивной лингвистикой в ранг кардинальных, базисных для «научной» лингвистики.

Отмечая узость и слабость дескриптивной лингвистики, Н. Хомский пишет, что эти качества были обусловлены допущением, что процедуры сегментации, классификации эмпирических данных, установление их дистрибутивных характеристик дадут возможность создать исчерпывающую научную картину конкретного языка, чего не случилось[476]. Принятие указанных допущений обусловило то, что единственным эвристическим орудием дескриптивной лингвистики стала дистрибуция. Игнорирование семантики, опора на непосредственно данное (форму) заставляло строить описание с ориентацией прежде всего на синтагматику. Правда, позднее стало предполагаться наличие значения, что дало возможность выявления конкретных дистрибуций. Онтологическая узость влекла за собой узость методологическую, фактически дескриптивная лингвистика в своей программе пришла к тезису Маха о том, что

«только соотношения между фактами обладают в науке ценностью, а последние полностью исчерпываются элементарной дескрипцией»[477].

Гипертрофия анализа как доминирующего инструмента в познании языковой действительности является существеннейшей чертой американского структурализма в силу его эмпиричности.

«В опыте, – отмечает Гегель, – эмпиризм пользуется преимущественно формой анализа»[478].

Если бихевиористы стремились через посредство анализа, разлагая поведение на элементарные реакции, познать человеческое сознание, то дескриптивисты, анализируя отрезки речи, стремятся познать систему языка. Основной задачей лингвиста и основным методом построения лингвистического знания здесь мыслится анализ речевого отрезка, многоступенчатое его расчленение, выделение сегментов, описание их организации и аранжировки.

Как подчеркивает З. Харрис,

«многие лингвистические факты могут быть открыты и описаны путем применения единственной (разрядка наша – В.Б.) операции: анализа речи на симультанные компоненты»[479].

Нетрудно видеть, что в основе абсолютизации анализа лежал общеметодологический тезис редукционизма – целое всегда равно сумме своих частей. А отсюда и возможность экстраполяции информации, полученной на основании изучения частей, на целое. Стратегия построения научного знания в дескриптивной лингвистике полностью исчерпывается тремя следующими этапами:

1) схема расчленения целого (речевого произведения) на части;

2) план исследования каждой части;

3) схема переноса информации, полученной в результате изучения частей, на целое.

Эта стратегия находит свое отражение в абсолютизации метода НС и редукции слова к морфеме. Аналитизм и эмпиричность дескриптивной лингвистики обусловили ее неэкспланаторный характер. Не случайно такие авторитеты, как Б. Блок, Д. Трейгер, Ч. Хоккет, М. Джуз и др. неоднократно подчеркивали, что дескриптивная лингвистика не отвечает на вопрос «почему?». Для подлинной науки, стоящей на позициях марксистского языкознания, такой индетермиминизм абсолютно неприемлем.

В задачу любой науки входит изучение не только того, что уже осуществлено, но и того, что осуществимо. Можно прямо подчеркнуть, что прогностичность является существеннейшей функцией науки. Прогностичность же дескриптивной лингвистики блокировалась гипертрофией анализа. В этой своей части дескриптивная лингвистика полностью исповедует позитивизм Р. Мизеса, который в своей книге «Позитивизм» отмечает, что

«в этой книге вы не найдете главы о синтезе. Мы не верим, что задача науки сводится к задаче часовщика (разрядка наша. – В.Б.), который берет сломанные часы, осматривает их, снова собирает. Это не значит, что анализом мы рассекаем мир, но та картина, которую мы создаем из событий, чтобы найти дорогу в нем, состоит из простых элементов (разрядка наша. – В.Б.) подобно тому, как карта мира является результатом изучения его отдельных частей»[480].

Но, как справедливо подчеркнул А. Мартине,

«описания языка нельзя достигнуть через посредство разъятия всех элементов его тонкого механизма в такой же мере, как нельзя описать