Я, обогнув его, пошел к выходу.

— Стас! — крикнул он мне вслед. — Я всё доложу отцу!

На самом деле ушел я тогда не сразу. Боялся, что она умрет. Но торчать рядом с истеричным Платоновым было невмоготу. Просто стоял на улице. Потом туда же на крыльцо вышел покурить мужик, как раз тот, который ее и увез из приемного на обследование. Спросил его, как она. Тот сказал: «Жива. Нормально все должно быть. Успели».

Обратно ехал как не в себе. Ещё и Сонька позвонила. Рыдала в трубку: «Стас, она не умрет? А если умрет, что будет? Стас, а что в больнице сказали? Я боюсь… Мне так страшно и плохо… я умереть хочу… Я ведь не знала, что она больная… Я не хотела… Мы просто пошутили… Это была всего лишь шутка… Стас, что теперь будет? А папа узнает?».

А позже я сидел с Валерой и смотрел с ним запись. Без звука, но и так всё было ясно. Уборщица открыла своим ключом спортзал. Увидела, как девчонки глумятся над Меркуловой. Стала махать руками и, видимо, кричать на них. Эти — в ответ огрызаться. Потом Сонька обогнула ее, зашла со спины. Пока с уборщицей скандалили Яна с Аллой, Сонька вытянула из ее же тележки рулон с мусорными пакетами, размотала, один оторвала. Потом подлезла сзади и надела ей на голову. Уборщица еще несколько минут, как слепая, металась из стороны в сторону, вытянув вперед руки. А эти три дуры хохотали, крутились рядом с ней, хлопали. Наверное, кричали ей что-нибудь, дразнили. Та, в конце концов, совсем потерялась и упала. Немного подергалась и замерла. Ну и почти сразу пришел я.

— Валер, можно это как-то… удалить? Сонька моя дура, конечно, безмозглая. Сначала делает, потом думает. Как в раж войдет, так берегов не видит. Но отец её за это вообще растерзает. Он и так без всякой причины ее долбит постоянно. Только и ждет повода, чтобы от нее избавиться. Короче, не надо, чтобы он про это узнал.

— Ну не знаю… Не, Стас, ты не подумай, я рад тебе помочь. Просто смысл? Даже если затереть кусок, типа, сбой там был или что… ну все равно же будут разбираться, выяснять… Менты точно поймут…

— Да какие менты, Валер? Не будет никаких ментов. Никто их сюда даже близко не допустит. Директор сам первый всё замнет. И отец ему поможет. И тебе скажут, чтоб всё стёр и молчал, типа ничего не было.

— Так она, ну эта тетка, сама ведь может им рассказать, она же видела…

— Да что она там видела? Скажу, что это был я. Подошел сзади, ну и… но это капец, конечно.

С минуты мы оба молчали.

— А девку ту за что они прессовали? — спросил Валера.

— Да дуры… Мудака одного не поделили. Шаманского. Знаешь такого? Из нашего класса.

— С Соней ходил? С хвостиком такой? Ага, видел. Ладно, я что-нибудь придумаю с этой записью. Тебя-то самого тоже нахлобучат…

— Да пофиг.

Приехал домой уже поздно. Сонька сидела в своей комнате, носа не высовывала. Даже ужинать не пошла. Сидела в кресле и плакала. Даже толком с ней такой и не поговоришь. На все мои слова, на все вопросы она, икая и захлебываясь слезами, повторяла как заведенная:

— Я не хотела… я не знала… она сама виновата… сама к нам полезла… я не хотела…

39. Стас

Мы заезжаем во двор дома. Водила пытается зачем-то взять у меня сумку с вещами, которых поднакопилось порядком, пока лежал в больнице.

— Давайте отнесу.

Я от удивления аж на «ты» перешел:

— Ты чего? — говорю ему. — Я уж как-нибудь сам.

Владимир Иванович, буркнув под нос «извините», успокаивается.

Поднимаюсь не спеша, хотя успел соскучиться по дому. В больничке — смертная тоска. За три недели я там чуть с ума не сошел.

В холле бросаю сумку на пол. И тут же из кухни ко мне с радостным визгом несется Сонька. На ней фартук, весь заляпанный в муке. На бегу она вытирает об него руки, тоже в муке. И прыгает мне на шею.

— Стас! Стасик мой! Ты дома! Ура!

Я от такого резкого наскока напрягаюсь, и она сразу отпускает. Отходит на шаг. Встревоженно заглядывает в глаза.

— Ой… тебе ещё больно? Прости…

— Да брось. Нормально всё, — улыбаюсь ей.

— А я сама недавно из школы приехала, а теперь вот торт пеку, — сообщает Соня. — Шоколадную Прагу. Специально для тебя! Сама! По ютубу… Выгнала всех из кухни, а то мешались под ногами…

— Круто.

— Ты к себе? Погоди! Сейчас поставлю в духовку. Только без меня не поднимайся!

Она пулей летит обратно на кухню. Гремит там чем-то и через пару минут возвращается.

— Идем! Ты — первый.

Вижу по горящим глазам — она что-то задумала. Надеюсь, не слишком экстравагантное.

Поднимаюсь по лестнице, она — следом.

— Где Инесса? — спрашиваю Соньку.

— Да у себя сидит, — отмахивается она.

Открываю дверь в свою комнату и офигеваю. Весь пол устлан разноцветными воздушными шарами. Их штук тридцать, наверное, не знаю. И еще с дюжину прилипло к потолку. Один гелиевый шар — прямо над кроватью — в виде огромной кошачьей головы с зелеными глазищами.

Сонька аж не дышит и дрожит от нетерпения, ожидая мою реакцию.

— Оу! — восклицаю я, хоть, конечно, давно вырос из шариков. — Это ты всё сама?

Она часто и радостно кивает.

— Полночи сегодня надувала. Аж губы болят. Тебе приятно?

Притягиваю ее к себе, обнимаю, целую в макушку, которая тоже в муке.

— Очень. Спасибо, Сонечка.

***

Торт у Соньки получился на удивление съедобным, хотя на зубах и похрустывала скорлупа. Пока я ел, она мне в рот смотрела с блаженным видом, да и сейчас ни на шаг не отходит. Сидит рядом, склонив голову мне на плечо. Рассказывает новости из гимназии.

Я слушаю, но про Гордееву не спрашиваю. Жду, когда сама скажет, но Соня говорит о ком угодно, но только не про нее. Я даже терпение теряю, но молчу.

— Жалко, что врачи тебе сказали еще неделю дома торчать… Может, ну их? Может, завтра вместе пойдем в школу? Все так обрадуются! Да! Знаешь, как там тебя все ждут!

— Не-е, не пойду, пусть еще недельку подождут. Не хочу.

— И Янка все время про тебя спрашивает. Вся дерганая в последнее время ходит. Ты с ней порвать, что ли, хочешь?

На самом деле я даже про нее не думал эти дни.