в Беэр-Шеве, мы с Чиком провели шесть часов в засаде, выслеживая одного наркодилера-бедуина. Когда мы его взяли, бедуин удивленно посмотрел на Чика и спросил: «Уважаемый, почему ты плачешь?» На что тот на полном серьезе ему ответил: «Потому что мой отец умер два года назад, но мне все не хватало времени об этом подумать».

В половине четвертого я в двадцатый раз посмотрел на часы. В маленьком квадратике рядом с цифрой 3 роковая дата – 10 августа. Я взял телефон, позвонил в справочную и узнал номер телефона Реувена. Затем достал из бардачка устройство размером с почтовую марку и подсоединил к телефону. Эта штука, производимая фирмой E-Gadget, стоит 49,99 долларов без НДС и способна менять ваш голос до неузнаваемости. Сняв трубку, Реувен услышит шепот молодой женщины. Моих познаний в психологии хватало, чтобы предположить, что женщины вызывают в нем меньшую неприязнь, чем мужчины, следовательно, мои усилия оправдаются. Я набрал номер. В мошаве стояла такая тишина, что мы слышали, как у него в доме зазвонил телефон. На десятом звонке он ответил:

– А?

Я зашептал, стараясь избегать излишней театральности:

– Они знают, где девочка.

– Что?

– Они придут за ней утром, и Аталия узнает, что это ты.

– Кто это?

– Она больше никогда не захочет тебя видеть. Скорее убери оттуда девочку. У тебя мало времени. Аталия будет очень сердиться.

Я нажал отбой и протянул телефон Жаки. Видок у него был как у человека, которому очень хочется писать, а он захлопнул дверь квартиры, забыв взять ключи.

– Если он выйдет со двора, я прослежу за ним до того места, где он ее закопал. Как только он меня засечет, включай фары и звони Кравицу.

– Может, лучше сразу ему позвонить?

Вместо ответа я проскользнул в густые кусты, окружающие дом. Через пять минут появился Реувен. В темноте он казался неуклюжим, как крестоносец в доспехах, несущий на плече большой двуручный меч. Только после того как он опустил его и начал копать под сосной слева от калитки, я понял, что это не меч, а лопата. Я дал ему немного попотеть. Когда он задышал чаще, я сделал три шага к нему. В ту же секунду Жаки врубил дальний свет.

Реувен повернулся, увидел меня, прорычал что-то нечленораздельное и замахнулся лопатой. Я отступил на четверть шага назад и, когда она вонзилась в землю, поставил ногу на ее черенок и навалился всем телом, чтобы вырвать лопату у него из рук. Лицо великана исказила гримаса боли. Мы стояли неподвижно, с опаской приглядываясь друг к другу.

– Зачем ты убил ее, Реувен? – спросил я. Мой голос эхом разнесся по пустому двору. – Что она тебе сделала?

Он в замешательстве смотрел на свои оцарапанные ладони.

– Я не нарочно, – сказал он. – Я пришел попросить ее, чтобы она поговорила с Талией. Чтобы уговорила ее выйти за меня замуж. А она рассмеялась. Побежала, взобралась на горку, на самый верх, и сказала, что скоро ее папа приедет из Южной Африки и побьет меня. Я рассердился.

Он замолчал, как будто это все объясняло.

– И что ты сделал?

– Я дал ей подзатыльник, чтобы она перестала смеяться. Когда я был маленьким, отец все время давал мне подзатыльники.

– Она упала?

– Она упала. Из головы у нее текла кровь. Она заплакала и стала кричать. Она кричала, что все расскажет матери, и мать перестанет со мной разговаривать и запретит мне к ним приходить. Я велел ей замолчать, но она продолжала кричать. Я не люблю, когда кричат.

– Поэтому ты ее убил? Потому, что не любишь, когда кричат?

– Дурак! Говорю же, я это не нарочно. Я зажал ей рот. Схватил ее, как теленка, когда он брыкается. А у нее сломалась шея.

По его тону можно было подумать, что во всем была виновата девочка.

– И тогда ты закопал ее, чтобы Аталия ничего не узнала? А сам присоединился к поискам?

Он вдруг насторожился.

– Ты все расскажешь Талии? – выдохнул он и пошел на меня. – Ты хочешь все рассказать Талии, чтобы она была твоей? Ты ничего ей не расскажешь.

В качестве производителя адреналина страх даст сто очков вперед злости. Он не успел и дернуться, как я схватил лопату, сделал обманное движение, как будто метил ему в голову, и, описав ею идеальный полукруг, саданул ему по колену. Он охнул и осел на землю. Не теряя времени, я подскочил к нему и провел мощный хук справа. Я почувствовал, как под моим кулаком у него треснула скула, и отпрыгнул назад, чтобы оценить нанесенный противнику ущерб.

Но тут он встал.

Он не должен был встать.

Весь мой опыт говорил мне, что это невозможно.

Я провел достаточно времени на ринге, чтобы знать: если кто-то получает удар в лицо силой в сто килограммов, то, кто бы это ни был, он может только лежать на спине с закрытыми глазами и размышлять об альтернативных формах жизни. С чувством, близким к отчаянию, я беспомощно наблюдал, как он трясет своей огромной башкой, утирает кровь из раны на виске и надвигается на меня. Он выбросил в мою сторону кулак, потом еще раз, но я уклонился от обоих ударов. Конечно, в ногах у меня уже нет былой резвости, но по сравнению с ним я был быстр, как ящерица. Я врезал ему с левой в печень, а мыском ботинка заехал по внутренней стороне бедра, стараясь попасть в то место, куда раньше ударил лопатой.

Он продолжал идти вперед, но уже медленнее. Одним ударом одолеть Реувена было невозможно, но я надеялся на кумулятивный эффект от боли. За свою мерзкую жизнь он привык, что все от него удирают. Он никогда ни с кем не дрался дольше нескольких минут. Мне надо было продержаться. Я осторожно кружил рядом, отвлекая легкими ударами правой рукой, а левой целясь ему в печень. Каждый раз, когда в моем поле зрения возникала его раненая нога, я наносил по ней удар. Через десять минут такой пляски я вспотел как портовый грузчик, но и его легкие свистели от напряжения, и я надеялся, что ему еще хуже, чем мне. На мгновение я потерял осторожность, и он шарахнул мне открытой ладонью по голове. По ощущениям это походило на то, как если бы участники Тель-Авивского марафона тысячами ног пробежали у меня по черепу, но каким-то образом я умудрился устоять на ногах.

– Тварь, – сказал я, только чтобы убедить себя, что я еще жив. – Тварь, которая убивает маленьких девочек.

Он поднял глаза на мой голос, и я вошел ему локтем