— Нет, но…

— Но племянница охарактеризовала меня как человека гуманного. Она права. По правилам я обязан сдать вас гестаповцам.

Он жадно пьет. Только что чаю с молоком накачался! Куда в него столько влезает?

— По правилам? Вы намекаете, что есть другой вариант.

— Есть. Даете подписку работать на разведку СД. Через неделю будете в Лондоне.

Он ошарашенно глазеет.

— Вы предлагаете мне… низость! Невозможную для джентльмена.

— Я предлагаю вам спасение. И для Элен — тоже. Ее пребывание в Берлине послужит гарантией вашего благоразумия, — он пытается возмутиться и получает наотмашь по мордасам. — В противном случае у меня нет аргументов, чтобы уберечь ее от концлагеря.

— Вы… Боже! Она нужна была вам только для… для ваших низменных целей!

Нет, у нас платонически-возвышенный роман. Любовь и романтика сверх меры, когда среди любовного бормотания небрежно спрятаны вопросы о моих командировках в войска… В какие войска? Куда? Неожиданные слова молодой леди, что никогда не интересовалась политикой и армией.

— Предполагайте что хотите. Не будь Элен, с вами разговаривало бы Гестапо. Как вы думаете, легенды об их жестокости — вымысел или правда?

— Не знаю… И знать не хочу! Но и вам не верю. Вы предлагаете мне служить нацистам, против Королевства!

Закуриваю, предлагаю ему папиросу. Специально — дешевую немецкую, хоть в столе валяются две пачки французских «Житан». Он нервно затягивается.

— Да, сэр Колдхэм. Но, во-первых, вы давно служите Рейху — помогли нам восстановить военную промышленность вопреки интересам Британии и вразрез с Версальским абсурдом.

Он негодующе отмахивается. Мол, то бизнес, а шпионаж совсем другое дело.

— Во-вторых, я обязуюсь быть с вами на связи как куратор агента и не обременять заданиями, что приведут в тюрьму.

— Странно… Про вашу чисто бумажную работу — очередная ложь?

— О той работе сожалею. Очень спокойная была. Во время Польской кампании меня перевели в СД-заграницу, шестое управление РСХА. Попросту говоря, в иностранную разведку. Из скромности не похвастался перед Элен повышением.

Визави закрывает глаза и на минуту умолкает. Вонючая папироса в его пальцах медленно тлеет, он не горит желанием затягиваться этой гадостью. Размышляет.

— Допустим, Элен служит гарантией моей покладистости. Но что мешает признаться британской контрразведке — был вынужден поставить подпись ради спасения себя и племянницы?

Браво! Избавил меня от деликатных маневров.

— Давайте так. Сначала пишете заявление о добровольном сотрудничестве с нами. Потом рассказываете, где и как проникли на территорию Рейха, действовали в одиночку или с сообщниками, в какой мере вовлечена Элен… — он некультурно перебивает, требует не трогать племянницу, но я неумолимо заканчиваю: — А потом завершим с гарантиями лояльности.

Подписав роковые бумаги с выражением на лице «продаю душу дьяволу», он с тревогой обнаруживает в моих руках два толстых досье.

— Предположим, я поверю, будто вы только что приехали через Францию и ни с кем не успели восстановить контакт. Не важно. После варварской бомбежки Берлина Гейдрих обязан отчитаться перед фюрером, что нанес удар по британской пятой колонне. В ближайшие сутки будут арестованы ваши знакомцы — Франц Зусман и Хайнц Штейнер. Второй еще и на четверть еврей. К четвертушкам у нас отношение лояльное, даже призываются в Вермахт, но человек с еврейской кровью на службе МИ6 не имеет права на снисхождение.

По роже видно, успел с этими приговоренными пообщаться. Наверняка уже какими-то поручениями озадачил.

— Это жестоко, герр гауптштурмфюрер. Что я могу для них сделать?

— Заказать заупокойную службу. Они еще дышат и даже спят в своих постелях, но уже мертвы безвозвратно.

Колдхэм копается в кармане пиджака, забыв, что его содержимое изъято, даже носовой платок. Сгребает и комкает лист бумаги, им промокает потный лоб. Конец августа выдался теплый, но не настолько, чтоб поздно вечером покрываться испариной.

— Ужас…

— Возьмите свежий лист. Пишите: «Гауптштурмфюреру СС фон Валленштайну. Сообщаю, что в период разведывательной деятельности на территории Великой Германии в тысяча девятьсот тридцать восьмом…» Записали? Разборчиво, будьте любезны. «…И тридцать девятом годах для исполнения поручений, противоречащих интересам Рейха, я использовал следующих граждан…»

Мотает головой, и я с трудом удерживаюсь от желания врезать ему сапогом по физиономии. Очень в тему для будущих слушателей записи нашей беседы. Трачу время, убеждаю — покойникам все равно. Англичанин демонстрирует несгибаемость воли. Наконец, когда набираю дежурного офицера Гестапо с предложением забрать герра и фройлян Колдхэм для дальнейшей работы, рыцарь ломается. Слабак!

Домой вваливаюсь под утро, вторые сутки на ногах. Мое импортное сокровище перепугано до полусмерти. Еще в прихожей чуть не сбивает с ног.

— Вольдемар! Я уж думала… Тебя самого арестовали!

Ее объятия по силе напоминают боксерский клинч, но, честное слово, приятно, даже если врет. Беспокоилась за меня, хотя и сама, и ненаглядный дядюшка Чарльз куда в большей опасности.

— Я сам кого хочешь арестую. Кроме фюрера и тебя!

Она смеется, растирая слезы по мордашке.

— Мы с Адольфом вдвоем! Даже не мечтала о таком напарнике. А дядя?

— В порядке. Дня через три-четыре вернется в Лондон.

— Я так боялась… Около дома вертелись какие-то люди, звонили, стучали в дверь!

— Проклятие!

Изображаю гнев, хотя от усталости трудно лицедействовать. Отталкиваю Элен и кидаю фуражку на вешалку.

— Что?

— Во-первых, ты подходила к окну. Я же велел: нельзя! Во-вторых, старая перечница Зайбер не утерпела и стукнула в Гестапо немедленно. Завтра же ее рассчитаю.

На самом деле, она дала подписку моей конторе и шухер у дверей — инсценировка. Жаль расставаться с хорошей прислугой. Но с каждым днем войны в Берлине больше вдов. Мне подыщут другую.

— Прости… — шепчет девушка, с которой расставаться не желаю. — А как тебе удалось с дядей?

— Мой метод тебе не понравится. Поэтому — ни слова больше. Он жив, здоров, скоро будет в безопасности. Лучше скажи, как вам в голову пришло встречаться в моем доме? А если бы меня угнали в срочную командировку? Гестапо выбило бы дверь и схватило бы вас обоих!

— Прости! — повторяется она и с обезоруживающей доверчивостью добавляет: — Я думала, что за тобой как за каменной стеной.

— Огромной такой стеной, что в одиночку защитит агентурную группу МИ6 от всей контрразведки Германии.

Я раздраженно швыряю китель на кресло, разбрасываю сапоги. Элен явно не против разрядки после случившегося, но нет ни сил, не желания. Через два часа мне вставать на службу!

Там меня ждут лавры победителя. Бригадефюрер Хайнц Йост, шеф нашего департамента, выдергивает к себе в кабинет на приватную аудиенцию.

— Ювелирная работа, гауптштурмфюрер! Вы дали понять противнику, что готовы поступиться интересами службы ради сожительницы, но при этом действовали жестко.

Изображаю смущение.