Бородин прошел в большую комнату, по-видимому, служившую столовой, и довернул колесико большой керосиновой лампы, стоявшей на круглом обеденном столе. Полумрак, царивший здесь, тут же рассеялся, предметы приобрели привычные очертания. Бородин сел за стол и внимательно огляделся вокруг. Квадратная комната с двумя плотно прикрытыми ставнями окнами, стол, два стула, небольшая этажерка с книгами на немецком языке и большой диван с высокой спинкой вдоль глухой стены, покрытый домотканым пестрым шерстяным пледом.

– Ich bin fertig![59] – Вера в форме обер-лейтенанта вермахта зашла в комнату и вдруг застыла на пороге, во все глаза глядя на Бородина.

Майор увидел, как зрачки Веры стали расширяться прямо на глазах, девушка вдруг сделала глубокий вдох, подняла к лицу правую руку, будто хотела заслониться от света, закатила глаза и стала медленно оседать на пол. Бородин рванулся вперед, подхватил ее на руки и, сделав пару шагов, осторожно положил девушку на диван. Пилотка с головы Веры упала на пол, и челка цвета спелой пшеницы рассыпалась на ее прекрасном лице, голубые глаза по-прежнему были закрыты. Бородин хотел уже выпрямиться и встать, чтобы принести воды, как почувствовал, что в живот ему уперся ствол пистолета. Девушка открыла глаза и прошептала по-русски:

– Не двигайся.

Бородин инстинктивно дотронулся рукой до своей кобуры, съехавшей на живот. Она была пуста.

– Ловко, – усмехнулся майор, – это тебя в разведшколе научили таким штучкам?

– Отвечай, только быстро, – холодно глядя на Бородина, тихо сказала Вера, – тебя прислал Абакумов?

Бородин медлил с ответом, страха не было. Он просто откровенно разглядывал Веру. Немецкая форма очень шла ей, подчеркивая всю ее ладную фигурку. Под мундирчиком, перетянутым на тонкой талии широким ремнем, угадывалась небольшая грудь, а ниже – плоский живот. Короткая форменная шерстяная юбка задралась, открывая его взору красивые колени и идеально прямые длинные ноги, оттененные темными чулками с чуть выглядывающими из-под юбки подвязками, из-под черных резинок которых белели прекрасные бедра.

– Вера, не дури, убери пистолет и давай поговорим спокойно, как старые добрые друзья, – вдруг почувствовав, как от волнения у него пересохло во рту, предложил Бородин и, приподнявшись с дивана, сел, глядя на Веру. Черный вороненый ствол парабеллума[60] по-прежнему был направлен ему в живот.

– Давай попробуем, только без глупостей.

– Абакумов считает, что ты начала вести двойную игру.

– Это не так, – спокойно ответила Вера. – Гестапо арестовало «Бабочку», и она не выдержала пыток. Я, к сожалению, слишком поздно узнала об этом.

– Ну, предположим, что это так, но ты не выходила на связь с Центром более двух недель, не явилась на встречу с нами…

– Я получала резервное питание для радиостанции на квартире у «Бабочки», после ее ареста взять запасные аккумуляторы мне было негде. По этой же причине я не пришла на встречу с вами. Я просто не знала о прибытии вашей группы.

– Хорошо, я верю тебе. Но давай обо всем этом поговорим позже.

– Когда позже? Когда меня арестуют и расстреляют как немецкого агента? Не сегодня завтра здесь уже будут наши. И я хочу знать, что ты намерен делать. Мне кажется, я имею на это право.

– Хорошо. Абакумов приказал ликвидировать тебя как немецкого агента, если, – Бородин на мгновение запнулся, – если возникнет хоть малейшее подозрение в двойной игре. У меня пока нет оснований выполнить этот приказ. Ты должна верить мне, мы выполним задание, и мы все – я и полковник Воробьев – сможем доказать твою невиновность. – Бородин протянул руку и хотел погладить девушку по щеке.

– Убери руки! – отпрянув, вскрикнула Вера. – Кто будет там, – девушка указала рукой наверх, – слушать какого-то полковника Воробьева и тем более тебя?

– Мы могли убрать тебя еще около особняка Рудынскиса, – продолжал Бородин, отдернув руку, – ты стояла на мосту и была у нас как на ладони. Помнишь?

– Не далековато для точного выстрела? – усмехнулась девушка.

– Нет. У нас в группе есть прекрасный снайпер. Но сейчас, на самом деле, я хочу поговорить с тобой о другом. У нас проблема. В местах, указанных генералом Евдокимовым, взрывчатки не оказалось. Немцы все переиграли. Ты можешь нас вывести на ротенфюрера СС Ионеса Рудынскиса?

– Он в лесном лагере.

– Сколько у него людей?

– Пока, насколько я знаю, человек двадцать. Но в течение нескольких дней его отряд должен увеличиться до 600 человек за счет так называемой эстонской роты СС во главе с унтерштурмфюрером СС Густавом Алупкре. И вот тогда никаких шансов вытащить Рудынскиса из лагеря у вас уже точно не будет. Я хочу предложить вам другой вариант. Я должна завтра утром по службе быть у него в лагере. Там у меня встреча с «Хельгой», она обещала мне узнать у Рудынскиса, где в порту заложены заряды.

– Как она думает это сделать?

– У нас у женщин есть свои хитрости и подходы, – усмехнулась Вера.

– Понятно, твоя «Хельга» ничем не брезгует, – процедил сквозь зубы Бородин. – Что она хочет взамен?

– Чтобы ее не трогали и дали возможность спокойно уйти с немцами в Норвегию. У вас есть где остановиться в Вентспилсе?

– Нет.

– Тогда переночуете сегодня у меня. Здесь вы будете в полной безопасности.

– Где назначена встреча с «Хельгой»?

– Недалеко от хутора Бравис есть заброшенный амбар, только… – Вера замолчала, внимательно глядя Бородину в глаза, – я могу быть уверена…

– За это не волнуйся. Я – старший группы, и если она нам поможет, я смогу вывести ее из-под удара. Пусть катится в свою Норвегию. Сейчас важнее порт. Хотел спросить тебя… Ты не была за все это время дома?

– Я приезжала в Москву в сорок четвертом, перед заброской в Польшу. Заходила к тебе домой… Спрашивала о тебе. Хотела даже написать, но не успела. Нас перебросили на Наревский плацдарм, и через сутки мы уже были в тылу у немцев.

– Как там мама?

– Все хорошо, она здорова. Обижается только, что редко пишешь. Но я ей объяснила, что на фронте писать письма не всегда есть возможность.

– Спасибо за заботу. Ну что,