Однако у нас остаются и другие загадки. Почему Асахия так зачах и вынужден передвигаться на инвалидной коляске? Кажется, он не доживет и до шестидесяти. Почему он прекратил работать, оставил управление в «Асахия Про» и начал скрываться от людей? Пока что это для нас тайна. Весьма интригующе, согласен?

Глава 7

Проехав по линии метро Маруноути и сойдя на станции «Хонго-Сантёмэ», я направлялся к Токийскому университету по улице Хонго, где в свое время ходили Нацумэ Сосэки, Лафкадио Херн и Акутагава Рюноскэ[82]. Полуденные лучи весеннего солнца ярко подсвечивали городские силуэты.

Из булочной слева по улице разливался нежный, сладковатый запах свежеиспеченного хлеба. Такого аромата я не слышал уже лет двадцать. По соседству с ней стояла небольшая каменная постройка. При взгляде на нее вспомнилось, как несколько лет назад я побывал в Великобритании. Такие домики исполнены чувства собственного достоинства, и все же есть в них что-то очаровательное. Оконная рама заржавела, стекла покрылись толстым слоем серой многолетней пыли. Наверное, дом появился здесь до войны, во времена, когда Япония издалека наблюдала за странами Запада, изо всех сил пытаясь прыгнуть выше головы. Казалось, он вышел из-под пера Сосэки или Мори Огая[83].

Последний раз я бродил вблизи Хонго двадцать лет назад. Здешний воздух был пропитан запахом старой интеллигентности, какой не ощутишь в других районах Токио, – величественным запахом минувших десятилетий, совсем как на входе в антикварный магазин. Наконец на небе справа показались деревья, окружавшие Токийский университет.

По правой стороне улицы начиналась каменная ограда университета. Вдоль левой стороны плотным рядом выстроились рестораны западной кухни, картинные галереи, кофейни и ресторанчики карри.

Перейдя улицу на светофор, я вошел в красные ворота, походившие на своих собратьев в исторических местах Киото, и по широкой прямой дороге направился вглубь кампуса. Мой путь лежал к главному входу исторической постройки впереди. По телефону профессор Фуруи сообщил, что у него будут дела в анатомическом классе на втором этаже, и попросил меня подождать в прилегающем к нему выставочном зале. У Митараи также были дела в Канде[84], поэтому мы расстались в метро, договорившись пересечься в выставочном зале, а позже пообедать втроем в университетской столовой. Митараи никогда не учился в Токийском университете, но тем не менее поразительно хорошо знал его территорию. Он мне и объяснил, где находятся эти помещения.

Следуя указаниям Митараи, после красных ворот я проследовал до входной арки старинного здания, вошел в вестибюль и поднялся на третий этаж по добротной цементной лестнице, освещенной тусклыми лампами. Стены несли на себе печать старины. Бронзовая статуя, украшавшая просторный холл третьего этажа, наверняка была исторической ценностью.

Лучшее учебное заведение страны, Токийский университет приобрел огромное значение вскоре после открытия Японии[85]. Я впервые был внутри его корпуса, и мне здесь нравилось. Все вокруг безмолвно напоминало о многолетней истории университета. Япония большая, но подобных мест в ней не слишком-то много.

Двустворчатые деревянные двери выставочного зала тоже были предметом старины. Наверху висела потемневшая табличка с едва заметной каллиграфической надписью «Анатомический класс». Я аккуратно повернул ручку, но с механизмом были неполадки, поэтому дверь громко лязгнула, а соседняя створка задрожала.

Внутри было просторно. Как и в коридоре, здесь стояла приятная прохлада и витал своеобразный запах – старого дерева и химикатов. В зале стоял невысокий человек в белом халате и очках. Услышав мое имя, он жестом пригласил меня осмотреться. Видимо, профессор Фуруи предупредил его обо мне.

Слева стояли в ряд высокие шкафы на ножках, достойные внимания коллекционера. Еще одна историческая ценность. Интересно, сколько им уже лет? Определенно, они еще из довоенной эпохи. Когда-то я читал, что в период войны все эти предметы эвакуировали на северо-восток страны.

Справа расположился плоский застекленный шкаф. Присмотревшись, я заметил в нем матку с эмбрионом. Внизу сосуда с формалином лежало небольшое женское тело без головы и конечностей. На его брюшной полости был широкий разрез, внутри которого виднелся младенец. Обесцвеченное тело, стоймя погруженное в формалин, чем-то напоминало рулон белого шелка.

На колонне слева от шкафа висели фотографии детей с врожденными аномалиями. Среди них были младенцы с расщепленными ладонями, на которых было всего по два пальца – так называемая «клешня омара». Были и сиамские близнецы с общими нижними конечностями и сросшейся грудной клеткой, напоминавшие некогда прославившихся Вьета и Дыка[86]. Насколько я слышал, в самой Японии разделение близнецов далеко не всегда завершалось успехом. Двухголовый плод, сращение слуховых косточек, отсутствие нижней челюсти, рта, костей черепа, головы или сердца, общая грудная клетка у близнецов, мумификация плода, малый размер конечностей, циклопия…[87] Врожденные аномалии бесчисленны, что и подтверждали эти фотографии.

Внутри шкафа стояли сосуды с настоящими образцами. Перед глазами всплыли экспонаты, которые пару лет назад я видел на Бич-Пойнте в Америке[88]. Оказывается, такие были и в Японии. Мне чудилось, что все эти младенцы – с отсутствующим мозгом, заячьей губой, расщепленной грудиной, единственным глазом, напоминавшим бородавку на лбу, и раздутой как воздушный шарик головой – пристально смотрят на меня со дна сосудов. Окутанный прохладным воздухом, вдалеке от шума больших улиц, я разглядывал их в ответ. В отличие от той поездки в Америку сейчас у меня было на это предостаточно времени.

Внутри у меня нарастало эмоциональное смятение, словно из-за дурного предчувствия. Мне было сложно описать свое состояние. Разглядывая доказательства того, что и высшие силы ошибаются, я почувствовал, как в душе у меня что-то поднимается. Я был почти что растроган. Звучит странно, но младенец-циклоп с необрезанной пуповиной, неуклюже сидящий на дне сосуда, вызвал у меня умиление. В голову мне пришла абсолютно нелогичная мысль, что эти дети приближены к творцу именно потому, что стали результатом его ошибки. Неприятия я не испытывал.

Внезапно я вспомнил про Тоту Мисаки. Если Митараи не ошибся и он действительно существует, то талидомид превратил его в инвалида. О чем он размышлял все эти тридцать лет? Винит ли он своих родителей и весь мир? Или же он рад, что появился на свет?

В самом левом сосуде лежал ребенок – жертва талидомида. Он появился на свет в 1962 году – том же, что и Тота Мисаки. На табличке говорилось, что он родился в состоянии клинической смерти и ему провели искусственное дыхание, однако вернуть его к жизни не удалось. В формалине он стал совершенно белым. Веки малыша с кистями, росшими прямо из плечевого пояса, были плотно закрыты.

Возле младенцев был еще один пример аномалии – крохотный, сильно сплющенный по бокам череп размером с кулак, установленный на металлическом держателе. На пояснительной карточке было написано: «Микроцефалия. Мужчина,