Показав документы караульным у входа, мы прошли в пахнущие уксусом и эфиром коридоры, потребовав главного врача.

Майор Чистяков-Скоблинский, сменивший доктора Луччевскую на посту главного врача, сидел в большом, но полнящемся хаосом кабинете. Сломанная мебель, завалы бумаг на столах, стульях и полу, шкафы, забитые папками до отказа, практически взяли доктора в кольцо. Не обращая на них внимания, майор был полностью погружен в какой-то отчет и лишь изредка поглядывал на портрет Луччевской, что висел на стене. Рама его еще сохранила следы огня. Холст закоптился.

– Проходите, мне уже доложили о вас. Уберите со стульев документы. Да прямо на пол. Извините, пока с удобством туго. Половина мебели на баррикады ушла, а вторая половина сгорела вместе с левым крылом. И моим кабинетом. И половиной лекарств. И половина больных еще чуть-чуть – и тоже бы сгорела.

– Хорошо, что вы вывели их из огня.

– Из огня? Да нет, пожар был в левом крыле, а я про подвалы. Там мы держим больных с Гнилью. Заразных больных. Которых бунтовщики могли выпустить в город. Я уже с огнеметом к пациентам спустился, но ничего, бог миловал. Удалось отбросить солдат от ворот.

– Гниль настолько опасна?

– Когда человек наполовину становится плесенью, то как вы думаете? Это еще не учитывая, что у Светланы опытный подвал был, где полупереродившихся держали. Они срослись уже.

– В плесневика?

– А во что они срастись еще могли, что за вопросы глупые?

– То есть вы держите это в городе?

– А где плесневого плазмодия еще исследовать? Да успокойтесь, там гермодвери у нас, дезпатроны, флогистонные лампы. Но вы представьте, если бы бунтовщики туда ворвались. Плазмодий из легких уже споровые мешки образовал. А вы знаете, какая у этих спор вирулентность? В семьдесят раз выше, чем при воздушно-капельном пути. И респираторы их фильтруют только высшего класса.

– Связана ли ваша больница с началом эпидемии? – Я задал вопрос быстро, больше интересуясь не ответом, а тем, что увижу на лице у врача. Чистяков-Скоблинский показался мне раздраженным.

– Виктор Порфирьевич, вы прямо как половина этого города говорите. Вон у нас недавно три гелиографных вышки сожгли. А почему? Да потому, что опять слух пошел, что нет эпидемии, что врачи порошками людей травят. Чтоб у народа мозги от плесени гнили и Промышленный совет мог ими управлять с помощью вышек оптической связи.

Чистяков-Скоблинский страдальчески выдохнул.

– Конечно, мы не связаны с эпидемией. Она в мае началась, а нас в июне прислали. И Светлана мне лишь недавно разрешение дала нескольких больных не сжигать, а в перерождение увести. А жаль. Это очень интересный процесс. Я не могу насмотреться. Вы знаете, как все происходит? Нет? О… Сперва плесень поражает мозг и заставляет больного испытывать постоянный голод. Затем проникает глубже, изменяя тело. Желудок заплесневевшего становится способен поглощать все: компост, бумагу, ну и людей, конечно. Мясо более полезно для их питания, а хорошо питаясь, заплесневевший начинает быстро разрастаться. Когда тело набирает массу и достаточно размягчается, а это обычно бывает к поздней осени, заплесневевшие сбиваются в стаи и ищут место для логовища… Там они и начинают сливаться друг с другом, перерождаясь в полноценного плесневика.

– От этого все еще нет лечения?

– Если бы было, я бы тут не сидел с начала лета.

– Извините, что прерываю. – Ариадна бесцеремонно сняла портрет доктора Луччевской, осмотрела стену, ничего не нашла на всюду одинаковых, довольно чистых зеленых обоях и повесила назад. – Мы пришли за другим. У вас было очень много раненых во время бунта, нам нужно опросить врачей. Всех врачей госпиталя. И получить список врачей и фельдшеров в городе и за его пределами. Мы должны узнать, не поступал ли человек с травмой ноги, нанесенной топором. Травма должна быть очень серьезной. Он вряд ли мог обойтись без помощи медика.

Чистяков-Скоблинский помолчал, что-то припоминая.

– Определенно таких в эти дни не было. У меня прекрасная память. В связи с тем, что некоторые горожане присоединились к бунту, мы регистрируем абсолютно все травмы. И все частные врачи, все фельдшеры направляют нам свои отчеты. Так что убийца, скорее всего, отлеживается где-то со своей раной.

– Мы не говорили про убийцу.

– А я не говорил про свою дедукцию. Все мы что-то недоговариваем. – Чистяков-Скоблинский посмотрел на портрет доктора и вздохнул.

– Были ли у нее враги?

– А у кого из нас их не было? Они с Толстобрюковым конфликтовали. Света сожгла его зерно плесневое, мешала бизнесу. Еще Аида Череп-Овецкая у нее в кабинете скандалы устраивала. Они втроем – Света, Аида и Грозов – витальный бальзам разрабатывали, но Света не все исследования по нему показывала. Говорила, что не готова доверить. А еще Владыко Лазуриил ее проклял, за то, что она летом запрещала службы церковные. Кругом у нее одни враги были.

– Где хранились исследования по витальным бальзамам, здесь или у Луччевской дома?

– У нее, конечно. Света над бальзамом в домашней лаборатории работала.

01100

Мы уже вышли на крыльцо, когда нас вдруг окликнули.

В дверях показалась невысокая хрупкая девушка в строгой одежде и прорезиненной пелерине, какую обычно носят медсестры. Респиратор и тщательно завязанный накрахмаленный платок почти полностью скрывали лицо незнакомки. Видеть я мог лишь ее большие и очень любознательные голубые глаза.

Нерешительно оглянувшись на двух военфельдшеров, покуривающих возле перил, медсестра чуть поколебалась, но затем стащила свою защитную маску.

Лицо молодой девушки оказалось очень и очень милым. Испортить его не мог ни грубый холщовый платок, ни алые полоски, оставленные весь день давившим на лицо респиратором.

Втянув зимний воздух полной грудью, девушка блаженно покачала головой и улыбнулась нам. Выглянуло солнце. Выбившиеся из-под платка пряди волос засияли золотом.

Стряхнув с плеч серую пыль, какая всегда остается после окуривания дезпатронами, девушка стянула перчатки и протянула тонкую руку сперва мне, а затем с некоторой настороженностью Ариадне.

– Очень рада с вами познакомиться, меня Маша зовут. Я Владыки племянница. Как вас дядя мой встретил в монастыре, не слишком строго? На него иногда находит. Но он человек-то хороший. Просто со всех он спрашивает так же, как и с себя. Но если встречал строго, вы скажите, я его наругаю.

Маша улыбнулась так мило, что я сразу забыл обо всем произошедшем у световеров.

– Я собственно… Я о вашем разговоре с Чистяковым. Он забыл вам сказать кое-что.

– Вы подслушивали разговор?

– Ну, во-первых, да, а во-вторых… тоже да. – Маша озорно улыбнулась – Но у меня