Шрифт:
Закладка:
В 1886 г. Морено пригласил в Музей Ла-Платы Флорентино Амегино, еще одного знаменитого охотника за окаменелостями. Амегино родился в 1854 г. в Лухане – том самом городе, который прославила находка мегатерия. Как и Морено, он с детства увлекался собиранием окаменелостей. Но, в отличие от Морено, Амегино происходил из бедной семьи. Его отец был простым сапожником, и юному Флорентино приходилось зарабатывать себе на жизнь, продавая находки богатым коллекционерам из Буэнос-Айреса. Впрочем, лучшие образцы (например, целый скелет вымершего броненосца) он старался сохранить для собственной частной коллекции. В 1882 г. Амегино продемонстрировал свою коллекцию на Южноамериканской континентальной выставке в Буэнос-Айресе – грандиозном празднике науки и искусства, который посетило более 50 000 человек{315}.
Рис. 26. Скелет вымершего наземного млекопитающего, известного как токсодон, демонстрируемый в Музее Ла-Платы (Аргентина) с 1890-х гг.
Работая в Музее Ла-Платы, Амегино задумался, как правильнее организовать экспонаты. Они часто спорили с Морено, обсуждая эволюционные отношения между разными окаменелыми останками. Где должен находиться гигантский броненосец по отношению к саблезубой кошке? Куда поместить кости мегатерия? Вскоре Амегино убедился в бесплодности таких споров – это было не более чем мнение против мнения. «В скором времени я пришел к выводу: проблема не в том, что образцы не поддаются классификации, но в том, что сама система классификации несовершенна», – писал он. Амегино решил разработать «новую систему классификации, построенную на новых основах». Его главная идея заключалась в том, чтобы применить к изучению эволюции более строгий, более математический подход. Натуралисты, утверждал Амегино, должны использовать точные математические формулы для сравнения различных параметров окаменелостей и их отдельных частей. По его словам, это позволило бы «определить отношения [между параметрами] с той же точностью, с какой астрономы определяют отношения между звездами: с точностью, основанной на цифрах»{316}.
Свои идеи Амегино изложил в работе «Филогения» (1884), которая внесла важный вклад в эволюционную теорию. Если Дарвин описывал эволюцию как общую теорию, объяснявшую происхождение различных видов, то Амегино понимал эволюцию как математически точный закон природы, не отличающийся в этом смысле от закона всемирного тяготения. Это привело Амегино к новому, даже более радикальному выводу. Если можно математически классифицировать вымершие виды животных, то почему нельзя воссоздать – математически же – еще не открытые исчезнувшие виды? «Каталогизированные ископаемые животные дают нам набор известных параметров, благодаря которым мы можем определить еще не известные», – утверждал Амегино. Это было смелое предположение. Даже сегодня мало кто из биологов рассматривает эволюционное учение как предсказательную науку. Но Амегино, написавший вышеприведенные строки в 1880-х гг., был убежден: если Дарвин был прав, что может помешать натуралистам мысленно восстанавливать вымершие виды, останки которых еще только предстоит извлечь из земли?{317}
В XIX в. идеи Чарльза Дарвина распространились по всей Латинской Америке. В книжных лавках в Мехико можно было купить дешевые издания «Происхождения видов» на испанском языке, в Уругвае студенты-медики изучали эволюционную теорию как обязательный предмет, а на Кубе, начиная с 1870-х гг., дарвинизм преподавали в Гаванском университете. Хотя некоторые католические лидеры выражали беспокойство по поводу антирелигиозной направленности дарвиновского учения, латиноамериканский мир в целом встретил идею эволюции с большим энтузиазмом. Особенно активное сообщество эволюционных мыслителей сформировалось в Аргентине. Здесь, как и во многих других частях света, эволюционная мысль и вооруженные конфликты шли рука об руку: аргентинские коллекционеры следовали за военными, исследуя Патагонию в поисках окаменелостей. Собранные ими коллекции легли в основу новых научных учреждений, посвященных изучению эволюции, таких как Публичный музей в Буэнос-Айресе и Музей Ла-Платы{318}.
Такое количество ископаемых останков в аргентинской земле в глазах многих ученых было свидетельством, что их страна может дать миру науки намного больше. В конце концов, сам Дарвин впервые задумался об эволюции, когда собирал окаменелости в Патагонии. Этим моментом не могли не воспользоваться и политические лидеры нации. «Именно мы, аргентинцы, с нашими окаменелостями и живыми видами подарили Дарвину его учение и обеспечили славу», – заявил бывший президент Доминго Фаустино Сармьенто в публичной лекции в Буэнос-Айресе. Некоторые заходили еще дальше, утверждая, что в Патагонии могут находиться истоки самой жизни на Земле. «На территории Аргентины жили не только предки млекопитающих, населяющих ее в наши дни, но и предки всех тех, кто ныне населяет все части света и все климатические зоны», – заявил Флорентино Амегино в своей речи по случаю открытия нового университета Ла-Платы в 1897 г. Это было смелое предложение – впрочем, оказавшееся неверным. Однако в эпоху, когда латиноамериканские государства старательно искали новую национальную идентичность, такие идеи обладали невероятной притягательностью. Амегино хотел показать всему миру, что Аргентина перестала быть всего лишь испанской колонией, прозябавшей на периферии Атлантического региона. Отныне это была молодая независимая страна, которая находилась в центре новой эволюционной истории планеты{319}.
II. Эволюция в царской России
Крупный бурый медведь неспешно спускался по крутому склону, покрытому глубоким снегом. Николай Северцов глубоко втянул в себя морозный воздух, чувствуя, как колотится сердце. Медведь приближался. Северцов поднял винтовку, нажал на курок, и звук выстрела эхом прокатился по горам. Медведь рухнул на бок, снег под ним окрасился кровью. Через несколько минут, убедившись, что зверь мертв, Северцов подошел к нему и начал рассматривать его когти. Белые – как он и ожидал. Сделав запись в дневнике, Северцов приказал местному проводнику снять с медведя шкуру, и они оба продолжили путь по горам Тянь-Шаня (на территории современного Кыргызстана).
В 1860-х гг. знаменитый русский натуралист Николай Северцов путешествовал по Средней Азии и собрал сотни образцов животных, многих из которых подстрелил лично, – в том числе медведей и орлов. Позже Северцов передал бо́льшую часть своей коллекции Музею зоологии Московского университета. Результаты исследования этих же образцов легли в основу его главного труда по естественной истории «Вертикальное и горизонтальное распределение туркестанских животных» (1872){320}.
Как и во многих других случаях, которые мы рассматривали в предыдущих разделах, научные экспедиции Северцова были частью крупномасштабной военной кампании. С конца 1840-х гг. Российская империя начала захватывать среднеазиатские территории. Экспансия началась с нападения на Кокандское ханство в 1847 г. и завершилась завоеванием Туркестана в 1865 г. Все это, в свою очередь, было частью так называемой «Большой игры» – геополитического соперничества между Российской и Британской империями за господство в Центральной Азии. Сам Северцов был выходцем из военной среды. Его отец был героем войны против Наполеона 1812 г. и участником Бородинского сражения, где он командовал ротой. Северцов тоже поступил на военную службу, но в ином качестве, не с оружием в руках: он окончил Московский университет, где изучал зоологию, и был прикомандирован к военному корпусу в качестве натуралиста. При поддержке Санкт-Петербургской академии наук он больше 10 лет сопровождал русскую армию в ходе завоевания Средней Азии, занимаясь сбором зоологических образцов и изучением местности. Однажды он даже был захвачен в плен кокандцами и месяц провел в заточении, прикованный цепями к стене. Во время контрнаступления русских войск Северцова наконец-то освободили. Однако в сражении он получил удар саблей по лицу, отчего на всю жизнь обзавелся впечатляющим шрамом{321}.
По возвращении из Средней Азии в 1872 г. Северцов выступил с докладом о результатах своих исследований на собрании Московского общества испытателей природы. Должно быть, среди благообразных, одетых с иголочки господ в сюртуках он выглядел весьма странно. С длинными спутанными волосами и растрепанной седой бородой, в старой шубе, Северцов больше походил на сурового первопроходца, чем на типичного ученого. Но за этой экстравагантной внешностью крылся острый научный ум. Северцов считал, что природный мир Туркестана предлагает убедительные свидетельства влияния окружающей среды на эволюцию животных. Например, он задокументировал, как меняется окрас когтей и шерсти у бурых медведей в зависимости
