Мы шли по пустыне – у нас не было ни еды, ни питья. Только оружие у меня – револьвер и сабля. К вечеру мы обессилели, повалились под каким-то кустарником. И тогда, на фоне заходящего солнца, я увидел тот страшный силуэт! За нами шел наори – один из тех, кто не боялся ничего. Помню, как Руни воскликнул: «Пресвятая Матерь Божья!» Мы все перекрестились. А как же иначе! Самым страшным было то, что у нашего преследователя не доставало правой руки по локоть. Это был неровный обрывок, культя. Несомненно, ему оторвало руку пушечным выстрелом. Вероятно, он увидел, что мы бежали, и, несмотря на ранение, стал преследовать нас. Волоча ногу, он то приближался к нам, то отставал, но не упускал из виду. Он шел за нами, как волк идет по кровавому следу своей жертвы. «Кто же ты? – спрашивал я себя. – Кто?!» Пусть он не чувствовал боли! Пусть! Жрец племени мог опоить его снадобьем. Но прошли сутки, и абориген должен был истечь кровью. Должен! Какая же сила не давала ему упасть в этой пустыне и умереть? И когда алый свет заката очертил его фигуру, я все понял: это была дьявольская сила! Другой она просто не могла быть…

Руни первый стал сдаваться на этой жаре. Он шел все медленнее, мы – я и Снейк – пытались помочь ему. Но наш преследователь становился все ближе, и я понимал, что столкновение неизбежно. Так случилось – сто шагов оставалось между нами, пятьдесят, двадцать…

– Стреляйте, сэр, что же вы ждете?! – яростно закричал Снейк.

– Молю Богом, сэр, стреляйте, – прошептал обессилевший Руни.

Теперь, когда африканец был близко, я понял, что не промахнусь. Я вытянул руку и, хоть сил у меня оставалось мало и в глазах все плавало, прицелился. Я пустил первую пулю в сердце искалеченного наори – она остановила его, но лишь на пару секунд. Стреляя, я уже все знал наперед – нам не остановить его! Барабан был расстрелян, и мы бросили товарища, чтобы не погибнуть самим. Я помню страшный крик Руни, когда над ним выросла тень наори. Этот вопль стоит у меня в ушах до сих пор. Помню, как дикарь встал на одно колено, пригвоздив Руни к раскаленному песку, и воткнул, точно кол, свою единственную руку ему в грудную клетку. Он выдернул ее, и в ней еще билось окровавленное сердце нашего товарища…

Через несколько минут дикарь уже снова шел за нами. То и дело мы оглядывались на него. Еще через пару часов Снейк стал тихонько смеяться, все ожесточеннее повторяя одно и то же слово: «Дьявол! Дьявол! Дьявол!» Потом Снейк стал отставать, но я не упрашивал его спешить, а затем он просто упал на колени и затих. Снейк принимал свою судьбу! Его предсмертный крик резанул меня, но я не стал оборачиваться. Я просто знал, что еще несколько часов – и силы покинут меня. И тогда черная тень наори, на фоне раскаленного солнца, упадет на меня…

Но этого не случилось… Спустя несколько часов я оглянулся и увидел, что за мной никого нет. Но почему? У него закончились силы и потому он отстал? Не думаю. Скорее всего, его съели молодые львы, изгнанные из прайда вожаком и облюбовавшие те места. Меня нашло племя масаев. Они выходили меня, за что я им благодарен. Еще через полгода меня подобрала христианская миссия, с которой я странствовал еще несколько месяцев, пока не отправился домой…

И многие ночи я видел один и тот же сон – черный силуэт дикаря с культей, идущего за мной на фоне кроваво-красного заходящего солнца. Я просыпался с криком, в поту, и потом долго не мог сомкнуть глаз…»

Дочитав, Гордеев сразу позвонил Кириллу Мефодьевичу.

– Хороша информация? – спросил Огарков.

– Пугающая, – ответил Гордеев. – Больше всего мне сейчас хотелось бы прочитать всю книгу этого капитана Оуэна.

– О том, что было дальше, я скажу на словах. Капитан Оуэн пишет о своих мытарствах приблизительно так: кто поверит хотя бы на десять процентов беглецу, уступившему стратегический форт дикому африканскому народцу? Мало ли что он придумает, лишь бы оградить себя от позора! Придумает любых чудовищ! Спасшегося Оуэна осмеяли. Ему пришлось уйти из армии. Роберт Оуэн, тогда двадцатипятилетний молодой человек, вернулся в Лондон и спустя еще два года выступил в Академии естественных наук. Но и там чопорные ученые мужи подняли его на смех и выгнали вон. Он просил их снарядить экспедицию, но и в этом ему отказали. Оуэн посвятил всю оставшуюся жизнь науке, а именно – этнографии южно-африканских племен, и в первую очередь – таинственному племени наори. В первом своем отчете, отправленном командованию королевскими войсками, когда Оуэн был еще офицером, он предположил, что воины племени были одурманены неизвестным снадобьем, напитком, послужившим баснословным допингом в день битвы, удесятерившим их силы, «сделавшим мускулатуру, подобную броне, и сердце, подобное стали». Перевод дословный, Петр Петрович. Но сколько он мог обманывать самого себя? Ведь он все видел своими глазами! И уже перед академиками Великобритании он выдвинул иную версию происхождения невероятной силы наори. Тогда это была только догадка…

– И в чем же секрет этой силы? Что за догадка?

– Роберт Оуэн много раз возвращался в Африку, написал несколько книг, добился докторского звания, изучая культы различных народов этого континента. Когда племена наори были на три четверти уничтожены, а их остатки оттеснены к середине континента, Оуэн приехал предводителем небольшой экспедиции туда, где потерпел такое сокрушительное поражение двадцать лет назад. Форт восстановлен не был, его руины захлестнула пустыня, а нынешние солдаты, охранявшие колониальные завоевания, забыли имена беглецов. Оуэн много путешествовал, выучил язык наори, говорил с простыми аборигенами, вождями и жрецами, потерявшими свои племена. По возвращении из Африки, спустя три года, сорокавосьмилетний Роберт Оуэн написал книгу, которую приняло в штыки почти все научное общество Англии. А написал он там вот что: солдаты наори не были людьми.

– Как это – не были?

– А вот так. Оуэн разъяснил поражение форта Сент-Джонс. Вывод его прозвучал просто: солдаты наори были зомби.

– Зомби?

– Восставшие мертвецы, Петр Петрович.

– Не понимаю вас… Такого же не бывает?

…Возможно, там, в далеком от Мохова Предтеченске, в своей заваленной книгами однокомнатной квартирке Кирилл Мефодьевич пожал плечами.

– Бывает – не бывает, не знаю. Но исследователь Роберт Оуэн, понятно, не остановился на одной