Шрифт:
Закладка:
Темы для разговора были исчерпаны и спустя несколько минуть Рейхардт стал прощаться. Он подал руку советнице, потом дочери, но она сказала, что желает его проводить. Она вышла с ним, чего никогда не делала, в узкий коридор, и подождала, пока он надел пальто. Потом открыла дверь на лестницу, и когда он, прощаясь, протянул ей руку, она крепко удержала ее на мгновенье, пристально взглянула на него темневшими на бледном лице глазами, и сказала:
– Не делайте этого! Не делайте ничего того, что требует ваш мессия! Я желаю вам добра!
Сладостный трепет пробежал по его телу, под ее умоляющим взглядом, и на мгновение блаженное избавление представилось ему в том, чтобы отдать свою жизнь в руки, этой женщины. Он понимал, чего стоил этот поступок для этой строгой, недоступной девушки, и потрясенный ее словами и взглядом, он зашатался было, готовый рухнуть. Но она выпустила его руку и тихо закрыла за ним дверь.
Глава четвертая
На следующий день Ван-Флиссен сразу же заметил, что ученик его как будто колеблется и смущен чем-то. Улыбаясь, он взглянул ему в лицо своими удивительно-ясными наполненными страданием глазами, но ничего не спросил. Когда же они остались на минуту одни в квартире Рейхардта он пригласил его совершить с ним прогулку. Он никогда еще этого не делал, и Бертольд тотчас кликнул извозчика, который повез их далеко за город, вдоль Изаара. В лесу Ван-Флиссен оставил экипаж и отослал его.
Лес по-осеннему одиноко стоял под бледным серым небом. Кругом был простор и тишина. В сером холодном воздухе лишь звучали доносившиеся издалека удары топоров, где-то дровосеки рубили лес. Мессия и теперь молчал. Он шел легким, привычным шагом, внимательно и чутко, всем существом своим впитывая лесную тишину. В том, как он дышал, шел, смотрел вслед убегавшей белке и беззвучным движением обращал внимание своего спутника на сидевшего невдалеке дятла, было что-то бесконечно доброе и успокаивающее. Когда они вышли из леса то увидели широко раскинувшиеся нивы, крестьянина, медленно двигавшегося на горизонте с тяжелыми рабочими лошадьми, и Ван-Флиссен наконец заговорил о посеве и урожае, о земле и навозе, все о крестьянской жизни, которая для людей сознательных и благодарных может быть исполнена святости, мира и тайной мощи. И молодой человек чувствовал, что даль и тишина и спокойное могучее дыхание природы обретали язык и овладевали его сердцем. В город они вернулись лишь к вечеру.
Несколько дней спустя Ван-Флиссен поехал к своим друзьям в Тироль, Рейхардт поехал с ним, и купил в живописной южной долине фруктовый сад и небольшой ветхий домик, на виноградной горе, в который решил тотчас же переехать, чтобы начать свою новую жизнь. На нем было простое платье из серого сукна, такое же как на голландце, и в этом же костюме он поехал обратно в Мюнхен, чтобы собрать свои вещи и распроститься. Судя по долгому отсутствию Рейхардта Агнесса поняла, что ее попытка спасти его оказалась безуспешной. Гордую девушку удручала мысль о том, что она теряла этого человека и связанные с ним надежды, но еще больше страдало ее самолюбие от осознания того, что она ради какого-то шарлатана отвергнута Бертольдом, которому она, наплевав на свою гордость всегда шла навстречу. И когда ей доложили о приходе Бертольда Рейхардта, у нее было желание вовсе не принимать его, но она преодолела свое раздражение, и без надежды на что-либо, но с любопытством вышла к нему. Мать была простужена и лежала в другой комнате. Агнесса с удивлением смотрела на человека, за которого она так долго боролась. И он стоял перед ней немного смущенный и странно изменившийся. Он был одет в такую же одежду, как Ван-Флиссен, жилет и брюки из войлочного сукна, и вместо туго-накрахмаленного белья – сорочку из сурового холста с широким мягким воротником. Агнесса, видавшая его только в черном сюртуке, или модном выходном костюме, с минуту разочарованно и изумленно смотрела на него, затем предложила ему сесть и сказала с легким оттенком насмешки:
– Вы изменились, доктор.
Он вынужденно улыбнулся и ответил:
– Конечно, и вы знаете также, что означает эта перемена. Я пришел проститься, так как на днях переезжаю в мое имение в Тироле.
– У вас поместье в Тироле? Я не знала.
– О, только небольшой дом, сад и виноградник, и принадлежит все это мне только неделю. Вы были так добры ко мне, интересовались моей судьбой и намерениями, и я считаю себя обязанным дать вам отчет в моих действиях. Или я не должен больше рассчитывать на это милое участие?
Агнесса Вейнланд сдвинула брови и взглянула на него.
– Ваша судьба, – тихо и отчетливо сказала она, – интересовала меня до тех пор, пока я могла принимать в ней какое-либо деятельное участие. Сегодняшние же ваши намерения начать толстовский образ жизни, к сожалению, очень мало меня интересуют.
– Не будьте слишком строги! – умоляюще сказал он. Что бы вы ни думали обо мне, я никогда вас не забуду, и я надеюсь всем сердцем, что вы простите меня за то, что я делаю сейчас, когда вполне поймете меня.
– О, мне нечего прощать вам.
Бертольд подался вперед и тихо спросил:
– А если бы… при добром обоюдном желании, не думаете ли вы, что вы могли бы пойти вместе со мною по этой дороге?
Она встала и спокойно ответила:
– Нет, доктор Рейхардт, не думаю. Желаю вам всяческих благ. И хочу вас уверить, что при всей моей бедности я вовсе не так несчастна, чтобы отважиться на путь, ведущий из нормальной жизни в никуда.
И вспыхнув вдруг, она резко выкрикнула:
– Идите, пожалуйста, своей дорогой! Уходите!
И гневным жестом сделала ему знак уйти, что он и сделал изумленный и огорченный. И она при звуке его затихавших на лестнице шагов испытывала такое же, как и он, горькое, безнадежное чувство, что из-за их глупости гибнет что-то прекрасное и драгоценное.
Глава пятая
Теперь только начались страдания Бертольда Рейхардта. На первых порах все шло неплохо. Когда он вставал рано утром с постели, которую сам себе застилал, в маленькое окошко его спальни глядела тихая в утреннем свете долина. Из самого низменного ее края выплывало яркое солнце. День начинался приятной и занятной работой начинающего отшельника, умыванием или даже купанием в колодезной воде, разведением огня в каменном очаге, уборкой
