он отмечал, "большинство всех великих континентальных империй имели довольно сильный патримониальный характер до и даже после начала нового времени". Но патриархальности в чистом виде, вероятно, никогда не существовало. В своих самых произвольных формах он постепенно уменьшался, не исчезая полностью, под влиянием растущей потребности правителя в более надежной системе сбора доходов и большей функциональной специализации администрации. В имперской мультикультурной системе личный авторитет правителя в значительной степени зависел от его способности проецировать харизму через мифы, символы, ритуалы и церемонии власти, которые имели значение для народов разных культур. Но харизма, как напоминают нам Вебер и другие, нестабильна.

Какой бы универсальной ни была привлекательность трансцендентной идеологии, личные недостатки отдельного правителя могли подорвать его легитимность. Чтобы уберечься от опасности распада своих империй на составные части, родовым правителям мультикультурных государств необходимо было передать и поскольку евразийские империи были завоевательными государствами с подвижными военными границами и не полностью ассимилированными пограничными территориями, армия вновь и вновь оказывалась скрепой имперского правления. В то же время длительные пограничные войны оказывали свое влияние на структуру вооруженных сил и периодически вызывали необходимость военных реформ. Требования создания и удержания мультикультурного государства продолжали формировать характер вооруженных сил вплоть до распада империй. В конце концов, крах наступил, когда лояльность и сплоченность армии начали распадаться. Долгое время служившая клеем для имперского правления, армия в конце концов стала его растворителем.

Вторым институциональным оплотом имперского правления была централизованная профессиональная бюрократия. Она выполняла двойную функцию: во-первых, мобилизовала людские и финансовые ресурсы для поддержки вооруженных сил; во-вторых, разрабатывала административную политику в широком диапазоне от ассимиляции до автономии, чтобы обеспечить принятие импи-риального правления разнообразным населением завоеванных пограничных территорий, привыкшим к другим культурным традициям. Бюрократии накладывали дополнительные, пусть и неформальные, ограничения на правителя и ослабляли некоторые старые интересы, претендовавшие на ресурсы страны. Бюрократы не были свободными акторами, но были укоренены в социальных структурах мультикультурных государств. На их мировоззрение и поведение всегда влияли особые экономические и социальные интересы, организованные в различных институциональных формах, в зависимости от того, черпали ли они свою власть в традиционных посреднических органах, таких как домохозяйства, кланы, племена и сословия, или в суде. Рост профессиональных армий и бюрократий шел примерно параллельно. Высшие гражданские и военные чины вместе с религиозными лидерами господствующей веры, верхушкой дворянства, ведущими купцами и антрепренерами составляли правящую элиту, или то, что Норберт Элиас назвал "основной группой" имперского правления. Их этнический состав также отражал мультикультурный характер имперского правления. Их этнический состав также отражал мультикультурный характер имперского правления. Состав элиты был космополитическим и пополнялся за счет кооптации местных элит из завоеванных пограничных районов в качестве средства обеспечения порядка, интеграции экономики и ослабления потенциальной оппозиции имперскому правлению.

В евразийских империях процесс создания профессиональной бюрократии был длительным и в рамках отдельных государств неравномерным. Лишь в середине XIX века был введен третий слой институциональных структур - выборный парламент и избирательное собрание в масштабах всей империи: сначала в Габсбургской монархии и Османской империи, где этот процесс был прерван; затем, в начале XX века, снова в Османской и впервые в Российской, Иранской и Цинской империях. Эти изменения еще больше ущемили патриархальную власть, но, повторим, не ликвидировали ее полностью.

Ключ к государственному строительству не всегда можно найти в централизованной политике, которая часто проводилась неравномерно и лишь частично. Огромные размеры и разнообразие империй, а также постоянная проблема поддержания военных границ часто вынуждали правителей предоставлять административную автономию региональным или провинциальным элитам. Например, в империи Габсбургов существовала разрозненная система административных единиц: Богемия, Галиция и Венгрия имели собственные представительства, в то время как такие провинциальные земли, как Буковина, управлялись непосредственно из Вены. В начале XIX века западные пограничные территории России, Финляндия, Балтийские губернии и Царство Польское, получили представительные учреждения, которых не было в основных великорусских губерниях. Османская империя имела долгую историю предоставления различных форм автономии Венгрии, Крымскому ха-нату, Дунайским княжествам, Египту и арабским провинциям. Временами династия Цин распространяла различные виды провинциального правления на Синьцзян, Монголию и Маньчжурию. В Каджарском Иране провинция Азербайджан долгое время пользовалась автономией. Адаптация к местным условиям и культурам отчасти объясняет долголетие империй, несмотря на их расположение в высококонкурентном евразийском мире. Сделки с местными элитами часто были наиболее эффективным средством обеспечения стабильности в пограничных районах; это показатель недооцененной гибкости имперского правления. В некоторых случаях, например в Османской и Иранской империях, обращение к передаче власти могло способствовать продлению долголетия империй, но в то же время могло способствовать потере непримиримых пограничных территорий, поощряя сепаратизм.

Однако в борьбе за пограничные территории сравнительно большая институциональная централизация и рационализация в Российской империи к концу XVIII века начала обеспечивать ресурсы, необходимые для получения критического преимущества в войнах с соперниками на сложных рубежах Евразии. Об этом часто забывают, когда историки стремятся использовать другой стандарт сравнения с западными державами, чтобы сделать вывод о том, что процесс рационализации в России зашел недостаточно далеко.

Не стоит забывать и о том, что отношения между центрами власти и пограничными территориями были динамичными и интерактивными.

В этой главе необходимо уделить равное внимание контрастным тенденциям в эволюции имперского правления: переговорам и уступкам, чередующимся с принуждением и репрессиями, и реакции групп населения в приграничных районах - от вооруженного сопротивления, пассивного принятия до активного сотрудничества с имперскими властями.

 

Военные революции

С самого начала своей борьбы за пограничные территории евразийские империи-завоеватели столкнулись с общей проблемой, связанной с изменением характера ведения войны. С XVI по XIX век в ведении войны произошли три крупные трансформации или революции, все из которых зародились в государствах Западной Европы и лишь впоследствии были переняты или имитированы в других странах. Как и большинство так называемых революций, на самом деле они представляли собой серию неравномерных изменений, растянувшихся на десятилетия, хотя их долгосрочные последствия были фактически революционными. Передача технологий и тактические инновации составляли лишь малую часть военных революций, характера современной войны и, следовательно, результатов последующих фаз борьбы за пограничные территории. В ходе развития каждой из этих трансформаций затраты на производство нового, более сложного оружия, организацию снабжения, набора и обучения профессиональных армий, строительство крепостей не только требовали большей централизации, но и являлись движущей силой финансовых и административных реформ, способствовавших политической и экономической конвергенции в Евразии в период раннего модерна.

Первая, или "пороховая", революция началась с самого раннего использования пороха в XIII веке, что привело к созданию огнестрельного оружия, ручного огнестрельного оружия, мушкетов и пушек. Евразийские "пороховые империи" Османов, Сефевидов и