Я скорее предпочла бы умереть молодой, оставив разнообразные достижения, то есть свои работы, мою дружбу с тобой и другие объекты искусства, нетронутыми – вместо неразберихи, стирающей все эти тонкие вещи.

(Писала Франческа в письме.)

Но, Франческа, что стирало эти вещи из жизни?

Вудман было 22 года, когда она прыгнула. Критики рассуждают о том, что еще она могла бы сделать, если бы продолжала жить. Когда умирает художник, несостоявшееся искусство часто оплакивают с такой же скорбью – если не большей, – что и саму личность художника. Личность, в конце-то концов, была человеком из плоти и крови. Это искусство бессмертно. Объем работ Вудман, которые воспринимаешь в музейной обстановке, ощущается как неполный. Проходишь через последний зал и оказываешься перед выходом, рассчитывая на большее.

Что Вудман имела в виду, когда говорила о разрушении работы, достижений, дружеских отношений, о стирании «неразберихой» вещей, которые именовала «тонкими»? Прекрасные вещи могут быть уничтожены, потому что их изглаживает из реальности что-то другое: обыденность жизни художника затмевается способом его смерти. Стирание также может быть постепенным. «Лучше сгореть, чем угаснуть», – объясняет Курт Кобейн в своей предсмертной записке. Он был 27-летней рок-звездой, когда застрелился, но смерть сделала его иконой. Вудман и Кобейна часто называют гениями.

Ты подвергаешься опасности навредить себе или другим?

У тебя есть план?

Когда я была менеджером лаборатории, меня учили неуклюжему искусству заключения договора с потенциальными или действующими участниками экспериментов как способу профилактики самоубийств. Эти договоры распечатывались на половинке листа, а будущий участник эксперимента должен был подписать согласие не вредить себе. Он также должен был согласиться позвонить в службу 911, если ощутит неминуемую опасность навредить. Мне ни разу не пришлось заключать такое соглашение, но о его эффективности я задумывалась. Кому был нужен этот «противосуицидальный договор» – нам или нашим добровольцам? Может быть, мы просто пытались создать ощущение, что что-то делаем?

Однажды я присутствовала на митинге у ратуши Сан-Франциско, на котором люди спорили, нужно ли установить «страховочную сеть» под мостом Золотые Ворота, которая, как надеялись авторы этой инициативы, будет предотвращать самоубийства, ловя тех, кто пытается их совершить. Документальный фильм «Мост» (2006 год) прослеживает годичную историю удавшихся и неудавшихся самоубийств на этом знаковом мосту. За год было совершено 24 удавшихся самоубийства, множество попыток было сорвано. Частым аргументом против установки сети было сохранение эстетического вида моста, привычного силуэта, которому навредило бы такого рода добавление. Я склонялась в пользу сети, но не представляла, каким образом ее установка смогла бы привести к уменьшению числа самоубийств в Сан-Франциско вообще или хотя бы сокращению прыжков с Золотых Ворот в частности. Я убедила одного из членов комитета проголосовать за сеть, сказав, что, поскольку мост символизирует возможность самоубийства, следовательно, само его существование становится соблазном. Я сравнила его с желанием, бывшим когда-то у моего мужа, иметь в доме огнестрельное оружие. Если бы в доме было оружие, сказала я, оно было бы и искушением, и удобным средством самоубийства. В 2014 году Сан-Франциско проголосовал за установку сети. Ее строительство начали в 2017 году и рассчитывают завершить в 2021 году.

Когда умирает художник, его несозданные произведения оплакивают с такой же скорбью – если не большей, – что и саму личность художника.

Устанавливая сеть, город тем самым заявляет, что делает что-то в связи с происходящими на мосту трагедиями. Эта сеть – нечто вроде предотвращающего самоубийство договора: «Смотрите, мы установили сеть; мы выполняем свою часть сделки, так что извольте выполнять свою». Фильм «Мост» был вдохновлен статьей Тэда Френда «Прыгуны» в еженедельнике New Yorker. Ее заключительный параграф выглядит так: «Создать преграду значило бы признать, что мы не понимаем друг друга; признать, что значительную часть жизни человек проживает на струне, по ту сторону ограждения».

Мост Золотые Ворота в Сан-Франциско – одно из любимых мест самоубийц. Власти решили установить под мостом сеть, чтобы сократить количество суицидов. Строительство должны завершить в 2021 году.

Франческа Вудман была прыгуньей, хоть и необычной. Большинство жизней, которые завершаются прыжком с Золотых Ворот, – это не жизни знаменитых людей. Общество не оплакивает их из-за потери прекрасных вещей, которые никогда не будут созданы. Никто не пишет в журнале или газете, что наша культура обеднела, потому что эти люди умерли.

Вудман утверждает в своем письме, что не хотела бы, чтобы «неразбериха стерла все эти тонкие вещи». То, что остается от ее жизни, – это, как она выражается, артефакты, ибо жизнь, состоящая из дыхания и ударов сердца, есть самая тонкая вещь из всех. О чем все мы знаем или притворяемся, что знаем.

Теперь я на 10 лет старше, чем была Франческа Вудман, когда умерла, и чем была я сама, когда видела выставку ее работ в Музее современного искусства Сан-Франциско. Я по-прежнему честолюбива, но мне нужно быть осторожной с собственными амбициями; болезнь исказила мою жизнь настолько, что трудно стало распознавать ее как мою собственную. Разговаривая в 2015 году по телефону с представителем своей страховой компании, я узнала, что любая психическая болезнь в моем плане страхования называется «нервно-психическое заболевание». Я перестала получать пособие по инвалидности, потому что «нервно-психические заболевания» дают право на него в течение максимум двух лет. Просто удивительно, как много я недужила в эти последние пять лет по милости поздней стадии болезни Лайма. Мое былое «Я» пришло бы в ужас, увидев нынешние ограничения моей жизни. Все, что я могу делать, – это пытаться хорошо писать и молиться о тихой смерти. Франческе Вудман не пришлось наблюдать закат своей звезды или пересматривать свои представления о честолюбии, потому что она уже встретилась с собственной смертностью и обессмертила ее в своем искусстве.

Чимайо

Когда в 2013 году я вошла в кабинет невролога вместе с К., любому было очевидно, что со мной что-то очень не в порядке. Я с трудом держала глаза открытыми, не из-за усталости, а из-за слабости мышц. Если бы вы приподняли мою руку, она тут же упала бы обратно, словно лишенная костей. Мое тело часто и необъяснимо то прошибало потом, то пробирало холодной дрожью. Сверх всего прочего, в тот год меня примерно 10 месяцев преследовали бредовые состояния. Мой психиатр подозревала анти-NMDA-рецепторный энцефалит, ставший знаменитым благодаря воспоминаниям Сюзанны Кэхалан «Разум в огне. Месяц моего безумия».