говорила. Странная картина, открывшаяся мне, была предельно четкой и правдоподобной, но совершенно неживой. Она была застывшей. Дотянувшись до изображения я касался стены. Я не мог проникнуть в это изображение и не мог выбраться из вакуума, в котором оно зажало меня. Все, что я мог, – дергать рычаг. Снова и снова.

И картинки менялись. Пространство поворачивалось другими углами, и я видел кабину социального лифта с приготовленными для нас местами, видел узкий коридор, в котором наша компания приходила в себя, широкий проспект Башни, зал хранителя ламп, Луча. Я снова наблюдал места, которые мы прошли и увидели, находил людей, которых довелось здесь повстречать, но ни один не вышел, не заговорил со мной – потому что никого из них здесь не было, все они были бесконечно далеко от этого места. Иногда последовательность менялась – например, после ламп я сразу видел движущуюся лестницу, а затем пространство и вовсе повело себя странно: дважды повернулось полностью черными сторонами, вернув темноту, с которой все начиналось. Но только в этой темноте – на каждой из ее граней – появились странные двухмерные изображения: какое-то серое существо с маленьким хоботом, напоминавшее диковинного зверя из фантастических книг Керчи, сидело, сложив тонюсенькие ручонки на огромном бесформенном и складчатом животе. Оно смотрело прямо на меня глазками – блестящими пуговками, словно чего-то ждало. Я тоже ждал, но ничего не происходило, и тогда я снова жал на рычаг. Несколько раз существо появлялось снова, и я уже не ждал от него никаких действий, понимая, что это бесполезно.

Таким образом я снова побывал в сопутке, в зале вотзефаков и «Салюте», посмотрел на Электроморе, «холодильник», так смешно преобразивший Инкера и так тонко и интересно – Фе. Но самих своих друзей я не увидел ни разу, словно бы их и не было со мной. Я поймал себя на мысли, что некоторые застывшие картины приносили мне радость, успокоение – было приятно снова увидеть места, в которых я был – пусть и казалось, что я только что их покинул. Но было странное чувство: я как будто скучал по ним.

Больше в этой игре ничего не было. Показав добросовестно все, что я видел в Башне, и не удивив ничем новым, пространство, менявшее изображения, исчезло, как будто растворилось в воздухе или вовсе привиделось мне. Включился свет, и я увидел, что нахожусь в небольшом пустом зале наподобие того, где мы вместе с жителями Башни смотрели фильм о них же. Только здесь не было кресел, да и самих резидентов не было, если не считать нас, конечно. Все мои друзья сидели рядом, на таких же стульях, в тех же обитых черными тканями стенах. Напротив нас был проем, завешенный белой тканью, из-за которой струился более яркий свет и доносился шум – похоже, мы вновь возвращались к жизни. Я оглядывался и рассматривал все вокруг, надеясь понять, какими средствами был достигнут весь этот эффект, организовано такое сумасшедшее приключение, которое нашей компании довелось пережить. Но так и не понял.

– Игра окончена, – сказал нам все тот же знакомый голос, и раздался звук, похожий на тот, когда множество людей хлопают в ладоши. «Вот только зачем они это делают?» – изумился я.

И все-таки мне понравилось! Несмотря на весь сумбур, я был доволен приключением. И остальные, кажется, тоже. Проходя за белую ткань, мы улыбались.

Надежда

Закончилось все тем, что мы лежали на длинных и мягких диванах в зоне с переменным освещением и странным даже для этих мест названием – «Крайний раз» или что-то в таком духе; слух очень резало, ведь у нас в Севастополе никто и не подумал бы сказать так: крайний раз. А на этом уровне Башни так называли одну из зон увеселения. Я лежал и наблюдал через стекло очередной широкий проспект Башни, ничем не отличавшийся от других – заведение находилось с краю Супермассивного холла, но, похоже, не с того, через который мы туда попали. Понимал ли я, лежа там, что не останусь на этом уровне и непременно пойду выше? Скорее всего, нет. Признаться, многое здесь мне на самом деле понравилось – это было необычно, это было весело, пусть и страшно. Это ни к чему, как мне казалось тогда, не обязывало.

Мы пили густые и терпкие коктейли, похожие на кисель, но странных, вызывающе ярких цветов – ярко-зеленого, оранжевого, голубого. Все они были приторны и странно воздействовали на организм – по нему растекалось приятное тепло, и, несмотря на то, что тело расслаблялось, я чувствовал прилив душевных сил: все казалось приятным, ненапрягающим, красивым. Мы улыбались, и нам ничего не хотелось говорить.

В Севастополе не было такого, чтобы люди вот так сидели, лежали, пили, танцевали. У нас не было похожих коктейлей, не было даже таких вычурных странных стаканов. Простые, прозрачные с ровными прямоугольными гранями, хранились в каждом доме, но кто знал, как их делали? Они доставались нам по наследству от тех, кто жил до нас, и достанутся тем, кто будет жить после.

Совсем другое ощущение было здесь – будто бы все существует только в момент, когда ты этим пользуешься, участвуешь в этом, и не достанется никому, исчезнет, провалится, совсем как мы в том черном кубе.

– Этот серый зверь, – Керчь прервала наше расслабленное молчание. – Знаете, кто он?

– Какой-то ветхий севастополец? Из сверхсекретных книжек? – ухмыльнулся Инкерман, потягивая желтую жидкость из тоненькой трубочки. В своем новом образе выглядел он смешно.

– Похоже, свое чувство юмора ты забыл в этом белом ящике, – не выдержала Фе.

– А вот и нет, – спокойно ответила Керчь.

– И что же тогда? – спросил я и сам поразился вялости своего голоса.

– Это то, что с тобой еще не случилось! – Она хотела выдержать паузу, но вдруг встряла Фе:

– Колесо событий – оно показывает только то, что с тобой происходило в Башне. Это как ретроспектива, оно каким-то образом чувствует, помнит, знает, если эти слова уместны, где мы были, что делали. Пустоты будут заполняться по мере того, как мы обживемся в Башне.

– Откуда ты знаешь? – изумился я.

– Предположение, – пожала плечами Фе. Керчь смотрела на нее недовольно – ей не нравилось, когда у нее забирали внимание.

– Нет, про Колесо событий… Что эта игра называлась «Колесо событий».

– Так было написано на рычаге, – недоуменно ответила Фе. – Ты не смотрел разве? Там еще знак такой, как настоящее колесо.

Я задумался. Выходит, эти пустоты ждали. Ждали чего-то, что будет прожито мной, того, что