Васёк стоял в кухне и боялся войти.

— Да я вам их в подарок даю, Андрей Иваныч! От Павла Васильевича в подарок, — широко улыбаясь, сказала тётя Дуня.

Андрейка смутился:

— Я подарков, мамаша, не беру. Я сам себя содержу. Это для меня принципиальный вопрос. Я — рабочий человек. И к тому же за мои успехи мне всё обмундирование скоро полностью выдадут. Очень благодарю вас, мамаша, только брюки я не возьму. — Он встал и, прикрывая левой рукой латку, выделявшуюся светлым треугольником на его брюках, решительно взялся за кепку.

Тётя Дуня, сильно покраснев, сунула брюки на кровать и растерянно остановилась посреди комнаты.

— Ты что же, Андрейка, брюки не хочешь взять? Ведь по дружбе тебе тётя даёт! — входя в комнату, сказал Васёк.

— Дружбу я и так ценю. Только задаром мне ничего не надо, я получаю за свой труд. Ну, приходи в депо, Васёк. Может, что будет известно про Павла Васильевича. У нас на собраниях часто про героев-железнодорожников рассказывают.

— Вот-вот… Уж вы сообщите в случае чего, Андрей Иваныч. Исстрадались мы с Васьком, нет писем ему от отца, — заморгала глазами тётя Дуня.

Когда Андрейка ушёл, она взяла заброшенные в угол постели брюки и, пряча их в сундук, сказала:

— Нашего понятия человек, строгий, принципиальный! Держись за него, Васёк!

Глава 41

ЧУЖИЕ

Нюра с тревогой глядела на часы. Вчера в госпитале дежурил Сева Малютин и на занятиях сообщил ей, что после обеда Егору Ивановичу назначено идти на электризацию.

— Радуется он, как именинник. Просил тебя не опоздать. Я уже с Васьком говорил. Он тебя отпускает с работы. Только смотри не опоздай!

— Ну как я могу опоздать! — рассеянно ответила Нюра, думая о матери.

В последнее время они почти не разговаривали. Нюра прибегала домой только пообедать, вечерами тоже часто задерживалась в госпитале. Беспокойство и раздражение матери росло.

Сейчас, видя, что девочка куда-то торопится, мать чувствовала закипавшую в сердце обиду.

Пообедали молча.

— Выпей чаю, — сказала мать.

Нюра бегло взглянула на часы и покорилась. Мать поставила перед ней чашку с кипятком, положила туда две ложки молочного порошка, размешала сахар и села напротив дочери, сложив под подбородком пухлые руки. Нюра не глядела на неё, но знала, что глаза матери неотступно следят за каждым её движением. Часы медленно пробили три часа. В половине четвёртого начинался приём у врача. Нюра мысленно представила себе, как в четвёртой палате санитарки помогают Егору Ивановичу натянуть рукав на больную руку, как он беспокойно поглядывает на дверь. Она придвинула к себе чашку и, обжигаясь, глотнула забелённый кипяток.

— Спешишь? — гневно и холодно спросила мать.

Нюра испуганно вскинула на неё глаза, упрямо сжала губы.

— Ну, помни, Нюра, я тебе не раз обещала, но сегодня своё обещание сдержу… Я пойду в школу к твоему директору, я пойду в госпиталь… — Мать постучала по столу пальцем. Она не знала, что ей делать с дочерью, но ей казалось, что пришло время немедленно принять все меры к её исправлению. — Слышишь, Нюра, я не допущу, чтоб моя дочь с утра до вечера лодыря гоняла. Я всё узнаю! — Голос матери то понижался до угрожающего шопота, то срывался на крик. — Я заставлю директора вмешаться в это безобразие! До сих пор мы с отцом делали для тебя, что могли! Мы вложили в тебя все силы, всю жизнь, и до этой несчастной поездки на Украину ты была хорошей, послушной девочкой. Но, оставшись в компании своих приятелей, ты распустилась. И за то, что родители заботились о тебе, ты ответила чёрной неблагодарностью…

Мать на минутку останавливается и выжидательно смотрит на дочь. Но Нюра молчит. Сердце её захолодело от тоски, в нём нет сейчас ни любви, ни жалости к матери. Нюра даже не вслушивается в то, что ей говорят, слова сливаются вместе и захлёстывают уши нервными выкриками. Нюре стыдно, что её мать слышат соседи. Они всегда слышат и во всём обвиняют её, Нюру.

Минутная стрелка на часах подвигается к половине четвёртого. Теперь уже придётся бежать, чтобы поспеть во-время.

«Надо так надо», — мысленно говорит Нюра и, отодвинув стул, быстро идёт к двери.

— Нюра, помни! Лучше вернись! — кричит ей вслед мать.

Но девочка уже хлопает калиткой и, перегоняя прохожих, мчится по улице. Она опоздала, опоздала!

Тяжёлый грузовик на мостовой шарахается в сторону перед тоненькой девочкой, перебегающей ему дорогу. Шофёр высовывается из кабинки и сердито кричит:

— Ты что, голову потеряла? Лезут под самые колёса, а потом отвечай за них!

Но Нюра не слышит, у неё в ушах всё ещё звучит голос матери.

Во дворе госпиталя сидят и стоят раненые. Залежавшись в палатах, они радуются возможности пройти по улице до другого здания на электризацию. Солнышко крепко припекает, и под его лучами трава никнет к земле и вянет.

Егор Иванович стоит на крыльце, крепко ухватившись здоровой рукой за перила. На его землисто-бледном лице видна каждая морщинка.

— Вон, вон дочка бежит… Она меня и доведёт. Не извольте беспокоиться, — говорит он сестре.

Нюра, запыхавшись, вбегает во двор:

— Пойдёмте, дядя Егор, пойдёмте!

Она подставляет раненому своё худенькое плечо, смахивает прилипшие ко лбу волосы.

— Опирайтесь, дядечка, крепче опирайтесь: я сильная!

Егор Иванович прижимает к себе больную руку на перевязи и медленно идёт рядом с Нюрой.

— Мы с тобой, дочка, как дуб с берёзкой, — шутит он, любовно оглядывая девочку.

Глава 42

В БУДУЩЕЙ ШКОЛЕ

С помощью Елены Александровны Леонид Тимофеевич точно распределил рабочие участки каждой бригады. Трое ребят из седьмого класса попали на отделку комнат в распоряжение маляра и старика Мироныча. Шестому и пятому классам было поручено поставить забор. Для руководства и помощи к ним прикрепили Мироныча-младшего.

Алёша Кудрявцев не пожелал работать с бригадой Трубачёва.

— Дайте мне отдельный участок, я не хочу отвечать за чужую работу, — заявил он Елене Александровне.

С общего согласия место для будущего забора разделили пополам. После раздела обе бригады договорились о сроке выполнения задания, и Кудрявцев вызвал Трубачёва на соревнование.

Для кладки печей Елена Александровна взяла себе в помощь