Шрифт:
Закладка:
Елена Александровна слушала без улыбки, не сводя с директора строгих синих глаз.
— Я не понимаю, какое оправдание вы хотите найти Синицыной? И если вы найдёте его, я обвиню вас… — Елена Александровна вспыхнула, пушистые брови её колючими иголочками сошлись на переносье. — Я обвиню вас, Леонид Тимофеевич, в излишней сентиментальности, жалостливости… Я не имею права так говорить с вами, но я всё-таки обвиню вас! — запальчиво говорит она.
Леонид Тимофеевич встаёт:
— Она мать. Это большое слово. И боюсь, что я всё-таки найду ей некоторое оправдание. И знаете в чём? В наших ошибках!
— Что ж, гражданка Синицына с удовольствием перечислит вам наши ошибки, — с усмешкой сказала Елена Александровна.
— Ну да, конечно! Я дам ей полную возможность это сделать. Видите ли, когда человек приходит к нам за разрешением какого-нибудь вопроса, то мы должны, несмотря ни на что, найти способ поговорить с ним по душе. А кстати, во время вашего разговора как вы её величали: гражданка Синицына или по имени и отчеству?
— Я не знала её имени-отчества, — пожала плечами Елена Александровна.
Леонид Тимофеевич с улыбкой взглянул на неё:
— А надо было спросить. Если человека называют по имени-отчеству, то в этом чувствуется какое-то внимание к нему, официальный тон смягчается, и разговор между двумя людьми делается проще, откровеннее. В общем, я сейчас сам пойду к ней и узнаю, что её растревожило.
Леонид Тимофеевич, сутулясь, взял со стола шляпу. На пороге он обернулся, с лукавой улыбкой взглянул на детски-упрямый подбородок Елены Александровны, на её прихмуренные брови и по-отечески сказал:
— А вас тоже учить надо. Вы ещё молодой, нестреляный воробушек. Школа — это школа для всех: для родителей, для учителей, для вожатых! — Он весело усмехнулся. — А вы, небось, думали — только для ребят?
* * *
Шёл мелкий дождь. Нюра стряхнула с панамки светлые, как бисер, капли и осторожно вошла в дом.
— У вас директор, — шепнула ей в передней соседка.
Нюре захотелось убежать, спрятаться. Она встала под вешалкой, между чужими пальто, дрожащими пальцами расстегнула и снова застегнула пуговицы на своём жакетике. Прислушалась.
Из комнаты доносились два голоса: один частый, приглушённый, захлёбывающийся словами; другой — ровный, спокойный. И каждый раз, когда первый голос резко повышался, второй ласково смягчал его тихим встречным вопросом. Нюра стояла долго-долго. Она и не подслушивала и не смела уйти. Постепенно голос Леонида Тимофеевича вернул ей мужество.
«Войду!» — подумала она.
Но дверь приоткрылась, и директор, продолжая разговор, сказал:
— Ну так вот, Мария Ивановна: ничего нет неразрешимого. Значит, мы с вами договорились. А войдёте в наш родительский актив, будем чаще встречаться и решать все вопросы сообща. Так что, милости просим! Приходите до начала занятий, мы всегда будем рады вашей помощи.
— Не знаю… просто не знаю как… — растерянно бормотала мать. — Чем я смогу помочь вам? Я ведь ничего не умею…
И совсем тихо, словно извиняясь, она добавила:
— Побеспокоила я вас, Леонид Тимофеевич…
Нюра, боясь, что её заметят, красная от стыда, зарылась лицом в чей-то меховой воротник. Леонид Тимофеевич прошёл мимо неё, держа в руках шляпу. Мать шла за ним. Нюра вдруг вспомнила, что на дворе дождь. Схватив отцовский зонтик, она поспешно выбежала на крыльцо.
— Леонид Тимофеевич, возьмите зонтик! Вот зонтик! — смущённо повторила она, заметив, что мать смотрит на неё с удивлённой улыбкой.
Но Леонид Тимофеевич не удивился.
— Ничего, ничего, девочка! Всё будет хорошо, всё будет хорошо, — приговаривал он, раскрывая над головой зонт.
Низко склонив под зонтом свою лысеющую голову и держа в руке шляпу, он пошёл к калитке. Мать и дочь стояли на крыльце и глядели ему вслед. Обеим казалось, что в их доме побывал чудесный доктор, принесший им избавление от неведомой и тяжёлой болезни.
Глава 45
ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО
После того как ребят на собрании включили в списки пятого класса, они изо всех сил налегли на учёбу. Несмотря на то что пятиклассники беспрекословно исполняли распоряжения своего бригадира и председателя совета отряда, Васёк не мог и не хотел примириться с тем, что он и его товарищи причислены к пятому классу, как второгодники. Васёк похудел, его самолюбие жестоко страдало. Вечерами он долго занимался, ходил по комнате и, держа в руках книжку, забывая про урок, неожиданно говорил: «Во что бы то ни стало…»
С согласия Екатерины Алексеевны теперь на уроках всегда присутствовал кто-нибудь из бывших учеников четвёртого класса «Б», которые зимой учились в Свердловске в пятом классе. Чаще всего это был отличник Медведев. Он сидел около доски, маленький, нахохленный, с внимательными тёмными глазами, и, вслушиваясь в ответы товарищей, напряжённо моргал ресницами, а иногда аккуратно поднимал рёбрышком руку и испуганно говорил:
— Ответ неверен. Позвольте мне…
Екатерина Алексеевна позволяла. И Медведев, старательно выводя мелком буквы и цифры, объяснял задачу.
Как-то Васёк не смог решить дома пример и попросил Екатерину Алексеевну вызвать его к доске. Пример решали сообща. Как всегда, отличился быстротой сообразительности Петя Русаков, и Медведев после урока серьёзно сказал:
— Русаков по арифметике идёт у вас первым. Он бы у нас в свердловский школе отличником был.
Мазин широко раскрыл глаза и, уставившись на своего приятеля, тихо запел:
Учились вместе в школе
Друзья РМЗС,
Покинул Петя Колю —
В отличники залез… Ха-ха!
Ребята засмеялись. Екатерина Алексеевна тоже улыбнулась. Мазин подошёл к Пете и неожиданно крепко обнял его:
— Хороший ты парень стал, Петька, хоть я на тебя и ворчу иногда…
— Ну, теперь по всем предметам, кроме арифметики, я вами довольна, — сказала как-то ребятам Екатерина Алексеевна.
— Арифметику подтянем! — радостно пообещал Петя.
— Не арифметику, а
