Красиво, здорово сказано, но, если говорить совсем честно: я не до конца понимаю, как у Песталоцци все это получилось? Как его хватало на всё и на всех? Как он отдыхал, наконец, откуда брал силы — этот очень взрослый и не совсем здоровый человек?

А как Пушкин писал стихи, а Чайковский — музыку? Как Станиславский ставил спектакли, а Толстой сочинял романы? Можно попытаться понять, разобрать систему, определить законы… Но все равно: где есть гений — там непременно существует и тайна. Непостижимость. Невероятность существующего, которая, собственно, и отличает гения от прочих.

Поэт делает стихи, композитор — музыку, режиссер — спектакли, прозаик — романы.

Что делает воспитатель?

Воспитатель делает людей.

Они — результат его деятельности.

Случилось так, что по соседству со Станцем французы сожгли село Альтдорф, его жителей подозревали в помощи восставшим.

Песталоцци собрал своих воспитанников:

— Альтдорф сгорел. Может быть, в эту минуту по пожарищу бродят около сотни детей без крова, без пищи, без одежды… Хотите ли вы им помочь? Но для этого каждому из вас придется больше работать, получать меньше еды и поделиться своей одеждой с новичками.

Ни один ребенок не возражал. Все спокойно и с достоинством вошли в положение других детей и были готовы потесниться.

Все 80 человек. Как один.

Вам нужны комментарии?

Иоганн Генрих Песталоцци мог создавать свой мир, но оградить его от мира внешнего был не в состоянии.

Столь любимые нашим героем французы летом 1799 года проиграли какое-то очередное сражение австрийцам и заняли Станц. Монастырь им понадобился для госпиталя. Солдаты просто вошли в здание и потребовали всем убираться. Они слушать не хотели никаких возражений, — за ними была сила.

Нашему герою было предписано в считаные дни освободить монастырь для госпиталя.

Есть свидетельство, что, увидев первого французского солдата, вошедшего в монастырь, Песталоцци начал его… выталкивать из помещения. Почему вооруженный воин его не убил — загадка.

Так, буквально в один миг, отец снова остался со своими детьми в чистом поле.

Несколько дней потратил Песталоцци на то, чтобы для максимального количества детей найти дом. Сначала обращался к своим знакомым, к родителям тех детей, которые ходили в приют, потом — к совершенно незнакомым людям.

Кого-то удалось пристроить.

Большинство же он отправил, как говорится, куда глаза глядят.

Можно ли передать словами то, что испытывал он в этот момент?

Ему 53 года. По тем временам — старик.

И его дело опять рухнуло. Все его теоретические выкладки получили абсолютное практическое подтверждение. Он понял, что нашел единственно правильный путь в воспитании.

И что? Человек с ружьем разрушил будущее. Разрушил жизнь.

Как мне, биографу, описать степень отчаяния моего любимого героя? Где я могу отыскать слова?

И я нашел их! Как ни странно (а может, и не странно вовсе), у другого гениального педагога Януша Корчака.

В Варшавском гетто Януш Корчак вел дневник, и, когда приходилось особенно трудно, он придумывал молитвы от лица то ребенка, то старика, то даже от лица горя…

Слова одной из этих молитв, на мой взгляд, очень точно передают состояние Песталоцци, изгнанного из Станца: «Ты всемогущ, а правда беспомощная сражается с бескрайним океаном лжи. Справедливость закрыла глаза. Все в человеке двуличном ложь, все, кроме клыков и когтей. Вот и рычу я на Тебя, как пес хищный, готовый к прыжку, готовый вцепиться, кровавым глазом нацеливаюсь — в пустоту впиваюсь. Поэтому верую, что Ты сотворил и направляешь, чтобы я мог Тебе богохульствовать»[103].

Если бы отчаянию можно было бы написать гимн, то это — он.

Отчаиваться? Да. Страдать? Безусловно. Живой ведь человек.

Но падать? Сходить со своего пути? Опускать руки? Предавать мечту?

Не дождетесь!

В 1799 году Песталоцци уезжает из Станца к своему другу и первым делом пишет книгу «Письма к другу о пребывании в Станце».

Как мы уже говорили, Песталоцци принадлежал к тем удивительным людям, которые не отличают победы от поражений. Разумеется, в «Письмах» есть и строки отчаяния — живой же человек все-таки, но в основном Песталоцци описывает свой опыт — немного в Нейгофе, больше — в Станце.

Рассказывает будущим поколениям о своих обретениях (в основном) и ошибках (немного). Он убежден: этот опыт пригодится. Его педагогические открытия необходимы для улучшения человечества.

Когда-то писательская работа спасла его от нищеты и в корне изменила отношение к нему общества.

Дар писателя, желание писать всегда помогали ему не просто выживать, но жить. Как любой пишущий человек, оставаясь наедине с листом бумаги, он ощущал свою силу и не ощущал одиночества. Все свои проблемы во взаимоотношениях с судьбой он решал с помощью пера и бумаги. Будущее становилось ясным. Фантазии казались реализованными.

Тоненький лист бумаги — плот, на котором можно спастись в любые житейские бури и непременно выплыть в будущее.

Читая «Письма», ты с трудом понимаешь, что их писал человек, которого абсолютно несправедливо лишили любимого дела и средств к существованию. Перед вами — если угодно — пособие по созданию народной школы. Ни тебе ностальгии, вполне объяснимой в данном случае. Жалоб нет совсем. Слез и печали — совсем чуть-чуть.

Значительно позже Песталоцци напишет, что Станц «предоставил мне простор для накопления решающего опыта»[104]. Именно это ощущение пронизывает «Письма».

Понимаете, да? Для кого-то, наверное, то, что случилось с нашим героем в Станце, было бы трагедией, доказательством несправедливости мира.

Для нашего героя — опыт.

Господь не ошибается. Все, что Он нм делает — необходимо.

Мне вообще кажется: когда у человека есть цель и он движим призванием, — все, что происходит в его жизни, воспринимается, как ступеньки, ведущие к цели.

Всегда — вверх, даже когда окружающим кажется, что ты не просто пошел, но рухнул вниз.

Веру в Бога, в себя, в свое призвание сломить невозможно.

Жизнь нашего героя тому — абсолютный пример.

Станц не разрушил желания Иоганна Генриха Песталоцци стать педагогом, но лишь укрепил его.

Песталоцци покидает Станц накануне своего 55-летия…

Часть девятая. Бургдорф: попытка учительства

Вот состояние нашего героя зимой 1799 года, описанное им самим: «Как потерпевший кораблекрушение уже видит землю и дышит уже верой в жизнь, но вдруг противным ветром снова откидывается далеко в безбрежное море, восклицая в страшном отчаянии — „зачем я не умер!“ и все — так не опускается на дно, открывает усталые глаза, снова оглядывается, и снова ищет берег, а увидев, напрягает до окоченелости свои члены, — так же было и со мной»[105].

Что же видит «тонущий» пожилой человек, вглядываясь в даль?

Как уже нередко случалось: абсолютную бесперспективность собственной