Я рыдала, прикрыв лицо красным сари – откуда и брались слезы! Я-то думала, что за пять дней споров с матерью выплакала все глаза. Кто же будет вести уроки вместо Питаджи? Неужели пятнадцать лет – это так много, что впору покинуть родительский дом? Кто будет молоть и жарить нут, когда я уйду? Кто принесет тебе воды из колодца?

Кроткая Маа была непреклонна. Ее учили подчиняться родителям и мужу, не спорить, не задавать вопросов, не возражать. Она сказала, что я набралась глупостей из книг Питаджи. Они внушили мне бредовую идею, будто я вольна сама решать, как быть. Я же обязана выйти за того, кого выбрали родители, как когда-то вышла моя мать. Изменить эту древнюю традицию не под силу ни ей, ни мне. Да и кормить меня не на что.

Я смотрела на шею Маа – когда-то там висела золотая цепочка, оставленная ею отметина будет вечно напоминать о маминой жертве, – и понимала, что она права.

Но понимала я и то, что замужем превращусь в джаайю[48]: муж прорастет в моей утробе нашими будущими детьми. Едва у нас пойдут дети, не будет больше никаких «я»: только «мы» и «они». Как часто я просила свою тезку, богиню Лакшми, услышать мои молитвы: «Я жажду мудрости трех Сарасвати! Позволь мне увидеть свет, прежде чем запирать в четырех стенах!» Но Лакшми лишь воздевала тонкие руки, точно извинялась: «Так уж повелось».

Как бы мне хотелось разделить сегодняшнюю радость с родителями. Я усадила бы их на почетное место – перед пандитом – познакомила с гостями, своими руками поднесла бы им бурфи, овеяла их разгоряченные лица веером из хус-хуса…

Шуршание вывело меня из задумчивости. Радха закрылась чунни, точно аромат, исходящий от алтаря, ударил ей в нос. Потом вскочила и направилась в уборную – третий раз за час.

Малик караулил ее у двери и, едва она вышла, что-то прошептал ей на ухо, сбегал к мутки, принес воды. Стоял апрель, но сестра обмахивалась руками, точно изнывала от зноя. Малик протянул ей стакан, Радха отпила глоток и побледнела. Я устыдилась: переезд, уборка, учеба, мехенди – неудивительно, что Радха выбилась из сил.

Наконец она села на место, и я заметила, что сестра умылась: щеки порозовели, ко лбу прилипли мокрые пряди. Куда и девалась тощая замарашка, что пришла ко мне полгода назад! Радха налилась, как манго в июне. Изменилась осанка: прямые плечи, гордо поднятая голова, уверенная походка. Стрижка под пажа так шла к ее овальному личику. Исчез деревенский говорок, никаких тебе «маленький-премаленький» и «далеко-предалеко». Позавчера она ввернула такое словцо – как его бишь? «антидилювиальный»[49]? – и я даже спросила, что это значит. Я гордилась тем, как легко она усваивает знания.

Пандит-джи высыпал в костерок семена кунжута, пшеничные зерна, добавил красную пасту. Пламя погасло, вверх потянулся дымок. Жрец обернул горячий горшочек банановыми листьями, хотел вручить мне, но я кивнула на Радху. Я знала, что ей будет приятно поучаствовать в церемонии. Радха прикусила нижнюю губу, застенчиво улыбнулась, поставила горшочек на голову, осторожно поднялась и направилась в пустой дом, чтобы очистить его от скверны.

На ней было платье, сшитое по заказу Канты – шифоновое, легче перышка, с обтягивающим лифом. «Такое же было у Мадхубалы в «Мистер и миссис 55», – сказала Канта. – Я попросила портного пришить на пояс золотые цепочки, как в фильме».

Ткань обтягивала грудь Радхи, и она морщилась, точно от боли. Сестра покачивала бедрами (полгода назад они были узкие, как у мальчишки!), и я с возмущением заметила, что мужчины провожают ее оценивающими взглядами, таращатся на ее зад. Ей же всего тринадцать! Но выглядела она старше своих лет – что да, то да.

Помощники жреца трижды описали круг по комнате и двору с красными нитями в руках, начиная с востока, пандит окропил все святой водой, потом опустил глиняный горшочек с зерном и красными цветами в ямку, которую Малик вырыл в юго-восточном углу двора. Теперь, когда мы ублажили богов, попросили их уберечь дом и всех его обитателей от злых умыслов и невзгод, ничто нам больше не угрожало.

У ворот дожидалась верблюжья повозка с нашей поклажей: до окончания обряда вносить в дом вещи запрещалось. После ухода гостей приятели Малика (которых тоже пригласили на новоселье) перетаскали баулы и чемоданы в дом. Я заметила, что Малик устал, и отпустила его домой: мы с Радхой сами все уберем. Малик радовался, что церемония прошла гладко (пандит пробыл у нас целых три часа!); наконец они с друзьями ушли.

Мне не терпелось устроиться в собственном доме: я принялась разбирать чемоданы, раскладывать одежду на полках, а Радху попросила заняться кухней. Сестра наклонилась над чемоданом, развернулась и вылетела из комнаты. В уборной ее стошнило. Наверное, ты съела что-то не то, предположила я, когда Радха вернулась.

Она покачала головой и направилась к чарпою.

– Я чуть-чуть полежу… – И мгновенно заснула.

Бедняжка. Хлопочет день-деньской, к вечеру так устает, что клюет носом. Я решила, что все-таки разберу вещи. Закончив, принялась за кухню: достала из чемодана кастрюли, железные миски, чашки, стаканы. Баулы с кухонной утварью подождут до утра. Я обвела комнату довольным взглядом.

Радха не шевелилась. Я подошла полюбоваться спящей сестрой. Платье, как у Мадхубалы, обтягивало ее округлившиеся бедра. Волосы блестели от кокосового масла. Кожа сияла. Непохоже, что Радхе нездоровится: вид у нее довольный, умиротворенный. Напою-ка я ее водой с медом и имбирем. На раннем сроке беременности это всегда помогает от тошноты.

Вдруг меня осенило, да так, что зазвенело в ушах, в горле застрял комок, по спине пробежала дрожь. Радху тошнит. У нее болит грудь. Она постоянно без сил. Кажется, сестра говорила, что у нее уже начались месячные. Уж не беременна ли она?

Но от кого? Она же ходит в школу для девочек, там и мальчиков-то нет. Малик слишком мал. Ману, муж Канты? Не похож он на коварного соблазнителя. Мистер Айенгар? Баджу? Кто?

И тут я догадалась. Сердце мое ухнуло, точно на него прыгнул тысячефунтовый бык-брахман.

На базаре в Розовом городе воняло прогорклым маслом, гнилыми овощами, соляркой.

Малик сидел на низкой стене напротив любимого ларька с чаатом. Они с мальчишками курили «Красное & белое» (английские сигареты стоили дороже наших биди, но с тех пор как мы стали работать во дворце, Малик форсил).

Он рассказывал друзьям о блюде, которое специально для него приготовил повар махарани в прошлый наш визит во дворец. Завидев меня, Малик осекся на полуслове.

Должно быть, я напоминала гепарда перед прыжком – дикого, опасного зверя. Волосы выбились из узла. Сари смялось от того, что, разбирая и раскладывая вещи, я то и дело наклонялась, присаживалась на корточки. В глазах сверкала ярость.

Малик соскочил со стены, протянул приятелю окурок.