20 апреля 1956 года

Не очень-то мне хотелось отмечать новоселье, но Малик приставал с расспросами, и я сдалась. Меня ничуть не удивляло, что он так любит индуистские ритуалы – тот же Гриха Правеш. Многие мусульмане (большинство из них веками жили в Индии и не уехали даже после раздела) соблюдали и наши, и свои традиции. В конце концов, праздники – всегда радость, поэтому их любят все.

У входа в мой новый раджнагарский дом Малик воткнул два бамбуковых шеста и натянул между ними гирлянду из листьев манго. Меня это немного смутило: листья манго – символ плодородия, у меня же, учитывая обстоятельства, дети вряд ли появятся. И все же я была счастлива, что наконец-то называю этот дом своим. Может, поэтому Малик, который знал меня почти так же хорошо, как я сама себя знала, и решил устроить торжество. Эти стены – мои. Эти окна, мозаичный пол, земля во внутреннем дворике. Казалось, даже звезды над крышей принадлежат мне.

Малик уговорил меня пригласить пандита, чтобы провести церемонию очищения для Гриха Правеш. Вещи нужно вносить в дом строго в благоприятную дату, выбранную жрецом (то есть, как выяснилось, двадцатого апреля): в противном случае мы навлечем на себя беду.

– Я найду нам пандита, тетя босс, дешево-предешево, – пообещал Малик.

– А я приготовлю угощение, – подхватила Радха. Ей не терпелось съехать от миссис Айенгар. Полгода назад, по приезде в Джайпур, она охотно спала на каменном полу моей комнатушки, теперь же чем больше времени сестра проводила у Канты и в школе махарани, тем меньше ей нравилось наше скромное жилище.

Радха и Малик собрали наши пожитки в два металлических чемодана, рассовали по матерчатым и виниловым сумкам. Натерли газетами окна в нашем новом доме, отряхнули пыль со встроенных полок, навели блеск на мозаичный пол, подмели дворик и застелили утоптанную землю пледами и одеялами для гостей. В дом до окончания церемонии очищения заходить было нельзя.

Верный своему слову, Малик нанял пандита за двадцать рупий, лысого, низкорослого, с тощими, точно картофельные ростки, руками и ногами, торчащими из-под шафранового одеяния. Пандит носил очки со стеклами толщиной в бутылку подкрашенной водицы, которой торгуют лоточники. (Непонятно, то ли все пандиты смахивают на Ганди-джи, то ли Ганди-джи похож на всех пандитов сразу?) Ставни, необходимые для Гриха Правеш, я так и не купила, и пандит заупрямился, не хотел начинать обряд, пока Малик не задобрил его еще пятью рупиями.

Помощники жреца принялись доставать атрибуты церемонии: статуэтку Ганеши, серебряные блюда, три серебряные чаши, сандаловые благовония, цветы (разумеется, красные, на счастье – наверняка их сорвали в парке по пути сюда, как обычно делают женщины утром по дороге в храм), листья камфорного лавра, красную свечу, красную хлопковую нить, семена кунжута, зерна пшеницы, глиняную миску с красной пастой из киновари, серебристый горшочек масла ги, колокольчики и деревянные четки на красной бечевке.

Малик добавил к этому свежие сласти, которые утром купил в лавочке на углу.

Сначала пандит устроил алтарь Ганеши. Жрец то и дело сверялся с захватанной книжицей заклинаний, хотя, по-моему, знал их наизусть. «Бивень[47] в его руках олицетворяет служение; стрекало направляет нас на путь истинный; веревка напоминает о том, что связывает нас с богом; избранным своим он дарует все блага».

Начали собираться гости. Традиция обязывала пригласить на церемонию всех соседей, знакомых и незнакомых, поднеся им сладкое угощение, и Малик поутру оставил у каждого на крыльце коробку сластей. Соседи прибыли первыми: им любопытно было познакомиться с нами и осмотреть новый дом.

Мы с Радхой радостно приветствовали мистера и миссис Панди, наших бывших соседей у миссис Айенгар. Подозреваю, что и Радха, как я, не осталась равнодушной к красавцу-учителю Шилы Шармы.

Пришли мистер и миссис Айенгар. Бывшая хозяйка демонстративно оглядела дом и поморщилась:

– Дом маловат, хорошо хоть двор есть.

Я лишь улыбнулась. Сегодня ничто не омрачит моего настроения.

Клиенткам я о церемонии не обмолвилась. Негоже было приглашать их на новоселье: ведь мой дом гораздо скромнее, чем их. Но Радха явно проговорилась Канте – я заметила, как сестрица прыгает от радости, завидев ее и Ману. Меня уколола ревность: когда я вхожу в комнату, Радха почему-то так не ликует. С тех пор как Радха поступила в школу махарани, пропасть между нами ширилась.

Канта казалась веселой, хотя под глазами ее залегли тени. Малик помог ей опуститься на покрывало. Я справилась о самочувствии Канты: мы не виделись несколько недель, ей нездоровилось и было не до мехенди.

– Прекрасно, вот только читать не могу и ездить на машине – и то, и другое я люблю делать очень-очень быстро. Еще не спится и кусок в горло не лезет, – захихикала она.

Гости устроились кто где и негромко беседовали, жрец сыпал лавровые листья в горшочек масла ги. Потом чиркнул спичкой, поджег листья, потыкал их палочкой. Не прерывая мантры «Ом гам ганапатайе намаха», указал на благовония, и помощник поспешил их зажечь. По двору поплыла непривычная смесь горящей камфоры, ги и сандалового дерева – мускусная, сладкая, насыщенная, с горчинкой, аромат былых, давно забытых церемоний.

Я вспомнила свою свадьбу: обряд совершили наспех, пандит всё сетовал – тех грошей, что ему заплатили, едва хватило на ги. Не было церемонии чура, во время которой дядюшки дарят невесте браслеты и деньги: ведь у меня не было дядюшек. Питаджи с трудом стоял на ногах, пожелтевшие белки его глаз были в красных прожилках от пьянства. Маа отгоняла мух от жалкого угощения: плов, самоса, сабджи и сласти.