Он мучился, коленками так и притянет к груди. Пошлет он их на елке иголки (хвои) считать, а они сосчитают скорехонько, опять и придут, опять и просят работы. Он опять пошлет их на осину листья считать, а они скорехонько опять и сосчитают. Но на осине-то больше бьются: хоть листьев меньше, нежели иголок на елке, однако ветром их сгибает и шевелит.

Ну он потом и отправил их на озеро:

— Заливайте, — говорит, — кол! (выше уровня поставленный).

Вот они не могли залить-то. Я говорю:

— Ведь опять они скоро сделают и придут.

А он говорит:

— Нет, уж нескоро придут: пытаться будут сутки-двое.

А как опять придут, он опять и даст им чурбан осиновый тянуть. Он отсечет его короче на пол-аршина себя (своего роста) и велит им вытянуть с него. Они пытаются сутки не одни, не могут вытянуть.

И опять просят работы. Он опять заставит их веревку вить из песку. Опять сутки-двое пытаются...

Мы видали много раз: он нам показал их, чертей-то.

— Я, — говорит, — сейчас кликну своих ребят, так сейчас и явятся!

В избе и на улице видали. Я на своем веку человек у трех видел эдаких, право, страшно: маленькие, востроголовые такие, с кошку-то будут; на двух ногах ходят. Лицо — Бог его знает — я не глядел... ни на какое не похоже лицо... сами голые, черные, руки коротенькие — все равно как у собаки лапа вот. Я немного и глядел их — страшно было: напустил их целую избу на беседе; лезут на лавки, на полки, везде... Все девки убежали из избы. Были черти в избе около часа... Все хахали над ними.

В пречистую (престольный праздник) Аксион Парамонов был пьян, а я-то не пью... А пошли мы тут в другую деревню, ну всего как с версту, ну да в одном поле. А он же сам и говорит:

— Смотри-ка, ребята, как поросяток-то бежит!

А мы знаем, что он уж это сделал. На лугу мы видели маленьких свинок множество, как черных кочек: востроухие все, не пищат, ничего... ушки, как у зайчика — в одно место сложены. Все опять скоро куда-то девались.

Аксион Парамонов Богу не молился, не гавливал (не говел) никогда.

Нашей барыне, Прасковье Николаевне, он давал их (чертей):

— Возьми, — говорит, — парочку, самчика и самочку. Тебе, — говорит, — с парой веселее будет.

— Нет, — говорит, — мне одного дай.

Одного он не дает. Одного возьмешь, так один и будет, приплоду не будет.

Особенно его, Аксиона Парамонова, донимает кривой черт, покою не дает, все без дела не может быть, все работы просит.

ДЕМОН ЗА ПАЗУХОЙ

ДЕМОН во время грозы у моего тестя просился в пазуху. Вот это я вам все скажу. Пускай хоть Анкудим Алексеевич, учитель, спросит у детка моего, так он скажат все.

Вот что: тесть мой пахал в поле. Бежит мальчик около десяти лет:

— Пусти, — говорит, — дедушка, меня в пазуху от дождичка.

А он (тесть) ученый и слыхал раньше эту статью.

— Нет, — говорит, — я тебя не пущу.

Он уж у него везде просился.

— Нет, — говорит, — не пущу: иди под деревенку[50] стань, — говорит.

Тот пошел.

Деревенку-то всю исщепало, во мелы[51] так и взяло! (разбило на мелкие части). Ведь тоже был нечистый дух: если бы человек он был да его бы громом убило, было бы тело; а тела-то не было. Значит, кто же, как не нечистый дух?

ЧУДЕСА НА ГЛУХОМ ОЗЕРЕ

ЛОВИЛИ мы зимою маленьким тагасом по маленьким озерышкам. Вот и приехали на одно глухое озеро (глухим озером называется такое, которое не имеет сообщения с другими озерами). Мужики-то нам тамошние говорили:

— Смотрите, ребята, ловить-то ловите, да опасайтесь: тут ведь шутить гораздо.

А мы ничего и не опасались; по озеру-то ходим, так ревом и ревем.

Тоню (сеть) закинули и вытянули. И так у нас тяжело идет, так хоть плачь. Думали, что ятва попала.

Как вытащили-то матицу всю на волю да поглядели, так, скажи, хоть бы одна живая рыба была: все виника (озерная трава), полную матицу так и напихал водяной!

Хозяин у нас, Ондрий-покойничек, такой шутник был. Он и забранился:

— Глухая ты собака, проклятый черт! Где ты такую ахинею и виников-то взял?

Ладили уж совсем с озера уехать, да мужики некоторые отговорили:

— Давайте, — говорят, — ребята, еще-то тоньку закинемте.

Маленько подались вперед от этой тони-то да и закинули.

Пока и тони всей не вытянули, так все шепотком говорили. И на этот раз тоня тоже тяжело шла. Как дошли до матицы, тут и повалила сорога (плотва). Насилу уж тогда мы матицу вытащили из воды. Так ведь полная матица и попала тогда сороги!

ВОТ ТАК ОН ОБДЕЛАЛ НАС

ПОЕХАЛИ мы с братом Пешкой удные[52] пускать. На середину озера выехали, Пешка-от и говорит мне:

— Что, кабы нам на праздник-от рыбы-то попало хоть побольше.

Я и сказал ему:

— Бог даст, так и попадет.

А он мне в ответ:

— Да уж Бог! Когда черт не насадит, так без рыбы и уйдешь.

Только что сказал он это, из воды как выскочит что-то белое и давай о воду хлопаться! Мы оба испугались, да делать нечего: надо удные пускать. Опустили и поехали домой.

На другой день приехали вынимать. Как вынули да поглядели, так, скажи, хоть одна удочка была бы: все черт оторвал. Вот так он обделал нас.

НА ОБРЫВЕ

ОДНАЖДЫ один мужик ехал домой. Вдруг ему на пути является местный священник в полном облачении. Поравнявшись с мужиком, священник попросил его, чтобы он подвез его до села. Мужик согласился. Когда они подъехали к тому месту, где дорога шла по страшной крутизне, над пропастью, священник этот, сойдя с лошади, как бы пугая мужика, начал стаскивать сани в пропасть.

— Да ну, бать, не балуйся, а то не только лошади, но и нам с тобою можно головы поломать, если только, не дай Бог, свалимся, — говорит мужик.

Священник после этих слов, видимо, приутих. Подъехавши к самому опасному месту, поп этот не утерпел и начал стаскивать сани в пропасть.

— Господи Иисусе Христе! Да