договаривались ребята в своей мужской компании, никакого трепа о девчонках Валька не терпел. Это совсем не означало, что он не мечтал о сердечных победах. И победы у него были, разумеется.

Веретенникову мать покупала тогда брюки на вырост, а рубашки только темные, главным образом унылого грязного цвета. На Вальке все было подтянуто, хорошо подогнанные брюки подчеркивали стройность его долговязой фигуры, рубашки он предпочитал светлые, однотонные и часто менял их.

Родители хотели видеть Вальку инженером-железнодорожником. А он решил стать врачом. Матвея Илларионовича, впрочем, это не смущало. Врачом так врачом. Лишь бы овладел каким-нибудь ремеслом и честно зарабатывал себе кусок хлеба. Надежда Романовна была огорчена до отчаяния.

— Да ты знаешь, сколько зарабатывают врачи? — пытала она Вальку. — Ведь ты мужчина, должен будешь обеспечивать семью… А ответственность на враче какая! Больной умрет, а ты отвечай.

Валька поступил в медицинский институт.

Надежда Романовна же никак не могла примириться с его решением и каждый раз расспрашивала Веретенникова:

— А у вас в горном, Дима, тоже столько наизусть заучивать надо? А общественные нагрузки вас тоже заставляют выполнять?

Это особенно удручало Надежду Романовну. Говорила сыну:

— Ну, я понимаю, учеба. Или работа в больнице. Это нужно тебе. Полезно. А эти комсомольские дела… Никто тебе потом за них и «спасибо» не скажет.

И вздыхала про себя: «Простота хуже воровства!»

Но на этом огорчения, которые ей доставил младший сын, еще не кончились. Валька преподнес матери еще один сюрприз, и на этот раз Надежда Романовна не нашла в себе сил простить его.

Незадолго до окончания института, — шел первый послевоенный год, радостный и голодный, — приехав домой на каникулы, Валька привел однажды с собой девушку в беличьей шубке и такой же шапочке. У девушки было неяркое матовое лицо, темно-карие глаза казались на нем совсем черными. Девушка слегка прихрамывала: правая нога была у нее то ли короче, то ли повреждена в лодыжке. Ее звали Ниной. Она окончила медицинское училище и институт иностранных языков и работала над переводами медицинской литературы.

Вообще-то Валька часто приводил друзей домой. Бывали среди них и девушки. Но с Нины он снял шубку с такой бережливостью, что у Надежды Романовны заныло сердце. И оно не обмануло ее.

Через несколько дней Вальке пора было уже уезжать в институт. Он сказал матери:

— Ма, я попросил Нину стать моей женой. И она дала согласие.

Надежда Романовна схватилась рукой за сердце.

— Как, сынок? Разве тебе не нашлось бы здоровой девушки? Ведь она, эта Нина… — Надежда Романовна посмотрела сыну в лицо и добавила жестко, зная, что бьет в цель: — Калека, хромая. Пусть и ищет по себе.

По лицу Вальки прошла тень. Он так стиснул зубы, что они скрипнули. И все же еще попытался остаться верным своей сыновней почтительности. Взял мать за плечи.

— Она чудесный человек, мама. Ты сама убедишься в этом, когда узнаешь Нину поближе. Хромает она совсем немного. Это не мешает ей даже бегать на лыжах. И вообще, это не существенно.

Но Надежда Романовна была уже не в состоянии владеть собою. Словно все недовольство сыном, которое накопилось за годы, теперь ослепило ее. Повторила с трудом:

— Не дам я тебе своего родительского благословения. Прокляну!

Валька выпустил из рук ее плечи, отступил к двери. Всегда розовое лицо его стало белым, и на этой белизне резко, черно проступили темно-русые брови и ресницы. Проговорил чужим, без обычной теплоты голосом:

— Хорошо, мама. Поговорим потом, когда ты успокоишься. Но я уже решил…

Когда он вернулся в родной город после окончания института, они поселились с Ниной в ее четырнадцатиметровой комнатушке. Надежда Романовна не желала их видеть. Больше того, она делала теперь все возможное, чтобы отравить жизнь младшему сыну и его жене. Былое благоразумие и благородство оставили ее. Она расспрашивала Валькиных соседей о его отношениях с женой, подкарауливала сына у больницы и умоляла вернуться домой. Разумеется, без Нины. Когда в партийное бюро организации, в которой работала Нина, пришло анонимное письмо, обвинявшее ее в аморальном поведении, Валька пришел к матери.

— Прекрати, — сказал он. — Или… или ты никогда больше не увидишь меня.

Надежда Романовна притихла, но не примирилась. Она решила изменить тактику.

Однажды вечером, удостоверившись, что Валька дежурит в больнице, Надежда Романовна пришла к невестке. Нина занималась у стола, поднялась навстречу, но руки протянуть не посмела.

Надежда Романовна нетерпеливо оглядела комнату, отметила про себя: «Как студенты, беднота-то! Но чисто…»

Не дожидаясь приглашения, опустилась на стул у двери, поправила у подбородка черный кружевной шарф. Подняла на невестку холодные осуждающие глаза.

— Вы, конечно, догадываетесь, зачем я пришла? Я знаю, вижу, вы честный человек. Потому я и пришла… Вы и сами понимаете, вы не пара Валентину. Он умница, здоровый, красивый. У него большое будущее. Я знаю, его приглашают в ординатуру. А вы… он достоин другой. И вам надо отдать себе в этом отчет. Надо найти в себе мужество и освободить его.

Болезнь искалечила Нине ногу еще в детстве, и пережить ей пришлось из-за своей хромоты немало. Но еще никто не причинял такой боли, как эта стареющая женщина с благородным лицом.

Нина стояла вполоборота к свекрови. Пальцы ее руки так крепко ухватились за спинку стула, что ногти побелели. Взгляд она опустила на свои разношенные, из зеленой байки домашние туфли, но тут вскинула его на свекровь. Она была искренне удивлена.

— Как? Как я могу его освободить? Я не держу его силой.

Надежда Романовна усмехнулась. Теперь на ее лице не было и проблеска той доброты, которую так любил в ней школьник Димка Веретенников.

— Будто вы не знаете, чем держит женщина мужчину… Валентин еще мальчишка, глупец, и не понимает, что делает. Потом спохватится… Как освободить? Уехать, скрыться. Вы везде найдете себе работу. Пока нет ребенка… Все равно он бросит вас.

Нина не пошевельнулась, только кровь отхлынула от лица. Надежда Романовна задержала взгляд на ее тонкой слабой шее в вырезе сатинового платья-халата и верно рассчитала еще один удар:

— Бросит. Рано или поздно. Разберется. Разве ему такая нужна? И вы, если вы честная женщина, должны помочь ему.

— Нет, — покачала головой Нина. Она выпустила из рук спинку стула и стояла теперь перед свекровью напряженно-прямая, на бледном лице гневно сверкнули темные глаза. — Пусть решает сам. Если у него есть честь и совесть. А вашу просьбу я ему передам.

И тут Надежда Романовна спохватилась, поднялась, оправила на голове кружевной шарф. Ее руки при этом заметно дрожали.

— Не надо ему ничего