полное света, удобное здание. Раньше на этом месте расстилалась степь, самолеты не летали, и в город можно было попасть только поездом. От аэропорта в центр курсировали автобусы.

На центральных улицах изменилось немногое, появилось лишь несколько новых зданий да снесли развалюхи на площади, и она стала просторнее. Разрослись деревья и, несмотря на сентябрь, стояли еще густые, зеленые.

Сам не зная почему, но свой родной Железнодорожный район Веретенников оставил напоследок. И здесь на месте бревенчатых домишек выросли кварталы современных многоэтажных зданий. Веретенников побродил между ними, сначала захлебнувшись от восторга: вот ведь что наворочали, а?.. Потом чувство радостного возбуждения сменила озадаченность: а ведь точно такие же кварталы пятиэтажных коробок он встречал и в средней полосе России, и на Крайнем Севере, и в Крыму. В таком доме он жил на своем Юго-Западе Москвы. Но там это как-то не очень задевало. Здесь же хотелось увидеть иное, особое, выражающее и отображающее, да, да, вот именно отображающее все то, чем отличается Сибирь от всех других мест на земле. Но этого иного и особого не оказалось, и стало обидно: неужели уж нельзя ничего придумать? И почему строители и здесь пользуются только бетоном и кирпичом? Где сибирская кондовая лиственница? Гранит? Мрамор? Разве нельзя использовать их для облицовки, отделки зданий? И красиво, и тепло поможет лучше сохранить. Климат-то остался прежним, морозы никуда не делись…

Разглядывал многоэтажные махины, которые отличались друг, от друга только цветом балконов, и думал, что, конечно, жилья еще не хватает и приходится спешить, но такая вот бедность архитектурных форм не может не сказаться отрицательно. Особенно на детях. От нее ведь никуда не уйдешь. Архитектура — это то, среди чего человек проводит всю свою жизнь, хочет он этого или нет…

Только теперь, бродя по городу своего детства, Веретенников понял, что по существу так и остался сибиряком, и ему дороги здесь каждая сосна, каждый камень. Наверное, поэтому и медлил все, пока не поторопили стрелки на часах.

Как он и ожидал, знакомого, вдоль и поперек исхоженного переулка с двухэтажным деревянным домом и голубятней на крыше сарая во дворе не оказалось. Вместо переулка открылся просторный проспект с аккуратным газоном и многоэтажными зданиями вдоль него. А старая, раскидистая, как дуб, сосна, что стояла у сарая, уцелела. Теперь она росла во дворе белого двухэтажного дома с вывеской «Ясли-детсад «Белочка». Веретенников посмотрел на сосну через затейливый решетчатый забор и свернул налево, уже почти убежденный в том, что и старого одноэтажного особняка в конце улицы тоже нет. И ошибся.

Он был на месте, уютный деревянный дом под зеленой железной крышей. Его окружал все тот же глухой забор. Перед выходившими на улицу окнами широкие плахи были заменены узкими рейками. И эти рейки, и скамейка возле них тоже были выкрашены когда-то зеленой краской.

Раньше, насколько Веретенников помнил, перед окнами особняка с ранней весны и до глубокой осени полыхали на клумбах цветы. Теперь клумбы заросли травой и только кое-где в ней синели васильки, видимо, проросшие из прошлогодних семян. И окна были закрыты ставнями, а справа, взломав забор, к особняку теснилось внушительное четырехэтажное сооружение.

— Завод, — пояснил старик с хозяйственной сумкой, он, видимо, направлялся в магазин. По суконной тужурке, которая была теперь слишком просторна для его усохших плеч, и по фуражке на сивой от седины голове в нем можно было узнать бывшего железнодорожника. Старик дальнозоркими, щурящимися от напряжения глазами вгляделся в Веретенникова.

— А вы кто Никулиным будете? Товарищ их младшего? Валентина, значит? Как же, как же! Знавал я Матвея Илларионовича. И супругу его. И деток… Зря, выходит, старался старик. Во всем себе отказывал, чтобы гнездо свить, а оно, вишь, детям и не понадобилось.

Старик не спешил, охотно присел на зеленую скамейку, опустив возле ног сумку, из которой выглядывал эмалированный бидончик, и рассказал Веретенникову, как и почему опустел зеленый особняк.

Веретенников курил и слушал, нисколько не сетуя на старческое многословие собеседника. С зеленым особняком в конце улицы у него было связано столько воспоминаний, сколько не оставил в памяти и родной дом. Младший сын токаря Никулина, Валька, был в свое время для Димки Веретенникова больше, чем другом. Он был человеком, на которого Веретенникову хотелось походить.

Они были сверстниками. В первый раз Димка появился в зеленом особняке второклассником, чтобы помочь Вальке оформить классную стенгазету. У Никулиных ему понравилось сразу. Может быть, прежде всего потому, что у них, Веретенниковых, дома было все по-другому. Было хуже.

Хотя бы квартира. Они занимали две узкие темноватые комнаты на втором этаже густо населенного дома. Димка был в семье старшим, и у него то и дело появлялись то братишки, то сестренки, крикливые, некрасивые младенцы. То ли они рождались очень слабыми, то ли мать не умела нянчиться с ними, но все они умирали, не прожив и года. Умер бы возможно, и Димка, да его до пяти лет воспитывала бабка в деревне, и ему на всю жизнь врезался в память запах весенней свежевскопанной земли, луговых цветов и парного молока, простор деревенского, не загороженного крышами неба. Когда бабушка умерла, родители взяли его к себе, и он так никогда и не привык к тесноте коммунальной квартиры, к грязному захламленному двору и, наверное, поэтому не играл в нем с мальчишками, а потянулся к книгочею и фантазеру Вальке Никулину.

Отец знал толк в токарном деле, работал с увлечением, много. А отдыхать не умел, не знал куда себя девать в свободное время и чаще всего напивался. Застенчивый и скромный, он становился во хмелю буйным, крушил все в квартире, бранил мать и плакал пьяными слезами, жалуясь, что семья сгубила его: не жениться бы ему, а в институт пойти. Так он выражал свое недовольство несложившейся личной жизнью. В такие минуты он вспоминал о сыне, но Димка боялся его пьяного и убегал из дома. Трезвый, отец не замечал его, с головой уходя в работу.

Мать была добрая, но недалекая женщина. Больше всего она любила ходить по соседям. Просидит часа два и только тогда спохватится, что муж придет на обед, а у нее и поесть нечего. Пожарит на скорую руку яичницу или сбегает в магазин за ветчиной. От такого хозяйничанья деньги в доме никогда не водились, хотя отец и зарабатывал неплохо. Все мать делала наспех, кое-как, в доме всегда было неприбрано и неуютно.

Не то у Никулиных. Во-первых, у них была целая усадьба — просторный дом с четырьмя комнатами и кухней, огород