Шрифт:
Закладка:
Он поселился в квартире ее матери в Подмосковье на несколько дней. Приехал в командировку по заданию газеты, специальным корреспондентом которой он был. В гостинице не оказалось мест. Он был уже опытным, немало повидавшим тридцатилетним человеком. А она, тогда еще Наташа, только что закончила десятый класс и ломала голову над вопросом: куда пойти учиться? Она привлекла Павла своей юностью, неведеньем и, как она теперь понимает, своей кротостью. Он видел, что с ее характером при любых обстоятельствах хозяином положения будет он. А этим он, самолюбивый и властный, очень дорожил.
Как она теперь понимает, он всегда был большим эгоистом. Он не мог обойтись без семьи хотя бы уже потому, что, нерасчетливый, житейски беспомощный, не умел позаботиться о себе. И при этом семья обременяла его. Главным в жизни для него была работа. Он был истым газетчиком. Зная его дотошность и оперативность, ему поручали самые ответственные дела, посылали в самые дремучие районы. Но у него был тяжелый характер, он не был дипломатом и не всегда уживался с людьми. По этим двум причинам он часто менял место работы, и они то и дело кочевали.
Из Подмосковья пришлось уехать по другой причине. Мать была недовольна ее ранним замужеством, невзлюбила зятя за то, что он вскружил девчонке голову, да и за строптивость — тоже.
…Юрка еще успел застать ее. В школе он шел на три класса впереди и теперь был уже студентом-третьекурсником. Он вызвал ее на крыльцо. Стоял октябрь. На синей эмали неба ярко выделялась лимонная желтизна яблонек и ржавые листья черемухи, крыльцо было обвито крепкими шпагатинками хмеля. Листья уже облетели, а крошечные светло-коричневые розочки цветков свисали гроздьями.
Юрка водил рукой по перилам и молчал, длинный, тонкий, в распахнутой куртке, с розовым, еще совсем мальчишеским лицом. Она сказала резко:
— Ну, что ты? Я вышла замуж.
— Я знаю, — Юрка отвернулся и провел по лицу рукавом.
— Так чего же пришел?
Юрка помолчал, и только когда она нетерпеливо сорвала у себя над головой коричневую розочку, теряя тонкие сухие лепестки, пробормотал невнятно:
— Может, ты еще передумаешь?
И тут ей стало жалко Юрку, всего того, что было связано с ним, и, может быть, больше всего себя. Чтобы враз покончить со всем, объяснила:
— Нет, не передумаю. Мне уже нельзя передумать, Я… у меня будет ребенок.
Кровь отхлынула от Юркиных щек, темные ресницы дрогнули. Он впервые, с тех пор как пришел, посмотрел ей в лицо с жалостью и, как ей показалось, испугом и стиснул зубы.
— Все равно. Все равно, хоть и ребенок. Вырастим. Я буду любить его.
Ей захотелось уткнуться Юрке в плечо и расплакаться. Покачала головой.
— Нет, Юра. Все теперь. Уходи. Не надо.
Он пошел к калитке, опустив голову, и его долговязая фигура расплылась у нее в глазах.
В будущем, когда приходилось уж совсем невмоготу, она не раз вспоминала эту встречу, пронзительную синеву неба, коричневые розочки хмеля и острое чувство жалости к Юрке, к себе. Юрка пошел, а она подумала: ну вот и кончилось все!..
Юность для нее тогда и в самом деле кончилась. Не было у нее больше ни танцулек, ни других девичьих радостей и свободы. Одни только заботы. И жаловаться было некому и не на что. Она сама, добровольно избрала свою судьбу. Да, но если б знать тогда, что это за судьба!
Из Подмосковья переехали в Белоруссию, которая восстанавливала тогда свои разрушенные войной города. Было трудно жить в тесной комнатушке без водопровода и канализации, но позднее, в Казахстане, пришлось еще труднее. Здесь у них родился Витька, первенец. Она мыкалась бессонными ночами с малышом при свечке в бараке, а муж в это время носился на «газике» по строительным площадкам и тракторным бригадам целинной степи и не догадывался даже, как ей трудно и одиноко. К счастью, рядом были люди. Соседка научила ее купать малыша, другая помогала доставать продукты и все необходимое для жизни.
Но работа — это одно. Хотя Наталье Андреевне и не приходилось никогда трудиться на производстве, она понимала, что это такое — дело, особенно нелегкая профессия газетчика, сколько душевных сил и времени требует она от человека. Беда была в том, что у Павла имелись еще и увлечения.
Не то чтобы она, Наталья Андреевна, была против этих его увлечений. Совсем нет! Широта интересов Павла всегда приносила что-то новое и ей, и детям. Но он отдавал своим увлечениям все те немногие свободные часы, что оставались у него от работы. На долю же детей и ее, Натальи Андреевны, уже не доставалось ничего. Павел просто жил рядом с ними, а поглощен был целиком своим. Только своим…
Когда переехали из Казахстана на Алтай, Павел увлекся выращиванием фруктовых деревьев. Сначала они распродали все свое нехитрое имущество и залезли в долги, чтобы приобрести усадьбу. Земля попалась неплохая. Павел пропадал в саду с рассвета, высаживал деревца, делал прививки, окапывал и поливал, а по ночам сидел за специальной литературой. Он мечтал вывести какие-то необыкновенные морозоустойчивые сорта. Со своими корреспондентскими обязанностями он теперь едва справлялся и не оставлял их только потому, что иначе им было не прокормиться. Правда, Наталья Андреевна отвоевала у него клочок земли под грядки и развела помидоры, огурцы, лук. Это служило небольшим подспорьем. Хуже было с жильем. Дом был сырой, холодный, полы прогнили, крыша протекала. А у них как раз родился Вовка.
Руки у нее не заживали: мазала, скребла, чистила, сама разыскивала рабочих, договаривалась с ними о том, как перебрать полы, перекрыть крышу.
И вот усадьба наконец-то приобрела жилой вид, сад буйно отцвел, в огороде наливались овощи, они рассчитались с самыми большими долгами, появилась возможность уделить внимание себе и детям. И тут у Павла Ефремовича произошла крупная неприятность на работе. Павел выступил с корреспонденцией в защиту одного председателя колхоза, который не угодил чем-то районному начальству. И все же «старика» сняли.
Павел вернулся тогда из района с белым от злости лицом и всю ночь просидел над статьей. Наталья Андреевна после никак не могла проветрить комнату, так он накурил.
Может, все и обошлось бы, не перепечатай его статью центральная «Правда». Через несколько дней редактор вызвал Павла к себе в кабинет.
Он не рассказал, что за разговор произошел тогда между ними, уронил только:
— Не смогу я больше работать с этими людьми. Какой же я буду,
