делая для себя какие-то выводы о нем и раздумывая, что ответить: сказать что-нибудь из вежливости или искренне признаться в своих затруднениях? Видимо, что-то в нем пробудило ее доверие, она объяснила:

— У меня нет направления, и меня не записывают на прием.

Пока она отвечала, по своей профессиональной привычке отметил про себя и нездоровую бледность ее лица, и темную кайму вокруг глаз, справа больше. Лет тридцать, тридцать два. Учительница? Врач? И сам же возразил себе: нет, и не врач, и не учительница.

Продолжать беседу было некогда: наверху в отделении его ждала с подписанными бумагами Барышева. Все же добавил:

— Так как же вы тогда здесь очутились?

Она не москвичка, приехала в столицу по делам и решила воспользоваться этой поездкой, чтобы проконсультироваться у опытных специалистов.

— Так чего же вы, — он нетерпеливо и не без раздражения переступил с ноги на ногу, — чего же вы тогда не заручились направлением?

Ее губы тронула невеселая усмешка.

— Мне его не дали. Не сочли нужным. Мигрень, говорят, мы прекрасно лечим и здесь…

— Гм… — Иноземцев не нашелся, что ответить, но и уйти, так вот просто повернуться и уйти, тоже уже не мог. — Очень сильные боли?

Она объяснила коротко, добавив:

— Самое отвратительное, что невозможно нормально работать.

Она была солисткой оперного театра. Из-за приступов несколько раз срывала спектакли. Ну, он знает, как это бывает. Не то что петь, слово трудно произнести. Пришлось уйти в филармонию. Здесь легче подмениться…

Это, собственно, и привело ее сюда, — понял он. Не боль, не муки, которые боль причиняет, а эта вот невозможность нормально работать.

Если бы она возмущалась: «Вот бюрократы, обязательно бумажка им нужна!» Или принялась умолять его устроить ей консультацию и без направления, он, может быть, и не поступил бы так. Но она уже кивнула ему благодарно за участие и сделала движение к выходу, и он сказал, тоже уже на ходу:

— Знаете что? Зайдите в среду. Я буду принимать с одиннадцати до часу. И посмотрю вас.

Она пришла. В том же сером костюме. Дождалась, пока он примет всех записанных на прием, и только тогда вошла в кабинет.

Он осмотрел ее самым тщательным образом и не нашел ничего такого, что изменило бы или хотя бы дополнило то, что уже было написано в справке, которую она привезла с собой: истощение вегетативной нервной системы, мигрень…

Она сидела на краешке кушетки и торопливо застегивала пуговицы на блузке. И он, бросив взгляд на ее лицо, понял вдруг, что не скажет ей сейчас того, что должен был бы сказать: ваши врачи не ошиблись, ничего страшного у вас нет, и прочее, что обычно говорят в подобных случаях.

Люди такого склада никогда не жалуются по пустякам.

— А если бы я предложил вам лечь к нам в клинику на обследование? Вы согласились бы? Разумеется, одновременно мы провели бы вам и соответствующее лечение.

Впервые после осмотра она подняла взгляд, по-своему, открыто и прямо. В глазах были одновременно и вопрос, и доверие.

— А на это стоит решиться?

Пожал плечами.

— Я порекомендовал бы вам…

Она, разумеется, не догадывалась, во всяком случае первое время, сколько неприятностей доставило Иноземцеву ее появление в клинике.

Барышева, как он и ожидал, попросту подняла крик:

— Вы кого принимаете? Ведь это же актриса. Это такой народ! Чуть кольнет, они уже к врачу… Что вы будете демонстрировать у нее студентам? Ее глаза, ручки?

— Демонстрировать у Кочановой и в самом деле нечего. Но ведь можно же и просто помочь человеку.

— Помочь ей могли бы и на месте, — возразила заведующая отделением.

Он работал с Барышевой уже не первый год. Когда он пришел в клинику, прямо со студенческой скамьи, она уже окончила ординатуру. А теперь, вот уже третий год, он ее ближайший помощник. И все еще не разучился удивляться ей. Было поразительно, как в одном человеке могут уживаться такие, казалось бы, абсолютно несовместимые черты.

Великолепный диагност и проницательный человек, следовательно, неплохой и психолог, Ольга Матвеевна была никудышным лекарем. Глубокие знания в области своего дела сочетались у нее с отсутствием самых элементарных навыков культуры.

Барышева уже давным-давно перестала видеть в своих пациентах людей и больных. Все они представляли в ее глазах лишь наглядные пособия для студентов и экспонаты для демонстрации многочисленным делегациям. Рекламу Ольга Матвеевна любила и, более того, умела делать.

Имелись, правда, две категории больных, к которым заведующая проявляла интерес. Это прежде всего люди с редкими, «интересными» заболеваниями. Они пробуждали у Барышевой профессиональное любопытство. Одаряла она своим вниманием еще и тех, кто занимал высокие посты. Власть и сила — это, пожалуй, единственные ценности, которые внушали Барышевой уважение.

Эти ее черты уже не раз доводили заведующую отделением до неприятностей, и все же было незаметно, чтобы она пыталась что-либо изменить.

С ним, Иноземцевым, в открытые стычки Ольга Матвеевна старалась не вступать. Он был слишком о многом осведомлен, и выводить его из себя ей было невыгодно. И тем не менее заведующая отделением не упускала случая уколоть его больной артисткой, тем, что он принял ее без направления, с ее банальным диагнозом.

Шестиместную палату, в которую положили Кочанову, — ее звали Инной Владимировной, — вела ординатор Тамара Охлопкова. Мать двоих детей, Тамара и на работе жила своими домашними интересами и предпочитала больных попроще, поспокойнее. Кочанову она встретила с официальной вежливостью, уже соответствующим образом настроенная к ней заведующей.

Своим осмотром Кочанову заведующая отделением не удостоила. Барышева не считала нужным тратить время на таких «неинтересных» больных.

Приступы головной боли случались у Кочановой не реже двух раз в неделю. Длился приступ обычно сутки, иногда и дольше. Если удавалось принять меры вовремя, он шел на убыль уже после восьми-десяти часов. В клинике смогли убедиться в этом вскоре же. Как-то утром Охлопкова заглянула к нему почти сразу же после пятиминутки.

— Владислав Павлович, зайдите, пожалуйста, к Кочановой.

Она лежала лицом к стене, на его голос голову повернула не сразу, с трудом. О том, как она себя чувствует, можно было не спрашивать. Лицо словно бы почернело, глазная щель справа была намного у́же левой, бровь опустилась, черты стали резко асимметричны. Голос упал, потерял свою глубину и звучность. Она сказала, что испытывает еще чувство боли и тяжести в правой ноге и руке.

— Приступ начался ночью, во сне, — объясняла Охлопкова, — поэтому и не успели.

Перечислил:

— Кофеин, грелки, горчичники на затылок. Хорошо бы ей уснуть.

В коридоре добавил палатной сестре:

— Подходите к Кочановой почаще.

Неля озорновато блеснула глазами:

— А