и сад, они держали корову. Надежда Романовна, мать Вальки, невысокая, склонная к полноте, с красиво седеющей головой, — она никогда не носила косынки на собранных в узел, гладко зачесанных волосах, — целый день возилась дома по хозяйству, и уже от одного ее присутствия становилось хорошо и спокойно.

Отец Вальки, Матвей Илларионович, тоже работал на заводе токарем и считался в городе одним из знатных людей. Про него писали в газетах, говорили но радио, посылали его в Москву на совещания. Чего такого выдающегося добился Валькин отец на заводе, Димка не знал, но вот каким был Матвей Илларионович дома, сказать мог. Матвей Илларионович возился в сарае с вилами возле коровы, вскапывал в огороде грядки, помогал жене вешать шторы на окнах. И все это с улыбкой, то одобрительно, то с укоризной мягко подсказывая что-нибудь им, ребятам…

Вот это больше всего и привлекало Димку в семье Никулиных: они всегда были вместе — и отец, и мать, и старший брат Вальки Арсений: он закончил институт и работал на заводе инженером, и его жена Серафима, красивая жгучая брюнетка, и даже сестра Вальки Регина, рослая, сутуловатая, с длинным невыразительным лицом.

Регина училась в медицинском училище и чаще всего лежала у себя в комнате на тахте с книжкой, и Надежда Романовна относила ей туда тарелку румяных, только что испеченных пирожков или несколько до глянца намытых яблок. Иногда выходила во двор, где мужчины пилили дрова, а Надежда Романовна и Серафима развешивали после стирки белье, и принималась бродить из угла в угол, хмурая и недовольная. На нее часто нападала хандра. Валька говорил ей в таких случаях:

— Замуж тебе надо, Регина. Тогда и настроение поднимется.

Он недолюбливал сестру. Неглупая, начитанная, Регина отталкивала его своим эгоизмом. Она позволяла матери стирать для нее чулки и вообще трудилась в семье меньше всех. Остальным же доставалось. Корова, сад и огород требовали постоянной заботы и усилий. Зато в доме был достаток.

Веретенникова тянуло к Никулиным, он многое познал в этой семье. Дома никто не замечал на нем мятой несвежей рубашки. А к Никулиным он не мог позволить себе прийти даже в нечищеных ботинках, знал: Надежда Романовна заметит и ей будет неприятно. От Вальки он научился вставать, когда в комнату входила женщина, разговаривая, следить за собой, чтобы не уронить грубого необдуманного слова. Он больше всего боялся показаться Валькиному отцу неумелым и нерадивым, поэтому и узнал от него больше, чем от родного отца. Ему так хотелось, чтобы его уважали в семье Никулиных, что он день ото дня становился все требовательнее к себе, аккуратнее, сдержаннее, начитаннее…

Что и в этой семье не все благополучно и просто, он понял позднее, тогда же, мальчишкой, школьником, не видел этих сложностей и противоречий, и ему было хорошо, покойно в Валькином доме. Особенно в присутствии Надежды Романовны.

Она входила в комнату доброжелательно-приветливая, в свежем переднике, оглядывала их лица.

— Может, перекусите немного? Я блинов напекла, борщ вчерашний есть.

Или спрашивала:

— Спорите? О чем? — и присаживалась на кончик стула, готовая в любую минуту броситься на кухню, где у нее что-то кипело на плите.

Дочь тамбовского учителя, Надежда Романовна окончила в свое время гимназию и мечтала пойти по стопам отца. Но тут свершилась Октябрьская революция. В Тамбове появился посланный по продразверстке молодой питерский рабочий Матвей Никулин. Он увез Надежду Романовну сначала в Ленинград, а затем сюда, в Сибирь. Будь она постарше, может, ее судьба сложилась бы и иначе. Но ей было всего восемнадцать, когда у них родился первенец, Арсений, и она с головой ушла в заботы о сыне. Тем более, что рядом не оказалось никого из близких, а годы были нелегкие. Матвей Илларионович тоже тогда не очень-то баловал ее своим вниманием. Решались важные вопросы индустриализации страны, завод, на который Никулина прислали, еще только строился, не все на нем ладилось, и на личную жизнь просто не оставалось времени. Так и засиделась Надежда Романовна в домохозяйках. Но как ни поглощали ее заботы о семье, она не увязла в них. По театрам, правда, не ходила, однако читала и думала много и не только живо и глубоко вникала в интересы детей, но и понимала их, эти интересы, направляла. Больше того, она делала все возможное, чтобы дети ее выросли не только здоровыми и разумными, но и сильными людьми. Валька смеялся, подметив, впрочем, довольно верно:

— Базис у нас в семье обеспечивает папаша. Ну, а надстройка — это уж мамина сфера деятельности.

Веретенникову тогда просто казалось, что все доброе и светлое в семье Никулиных исходит от Надежды Романовны. И он сердился на приятеля, когда тот огорчал мать. А Валька делал это довольно часто. Во всяком случае, гораздо чаще, чем Арсений и Регина. И совсем не потому, что был хуже. Он был другим.

Дома это был почтительный сын, трудолюбивый и и скромный. Хорошо учился Валька и в школе. Учителя считались с ним и даже, как иногда казалось Веретенникову, побаивались Вальку, независимого склада его ума. Валька был прям и честен. Но он был еще и брезглив, обладал обостренным чувством собственного достоинства и считал, что не может быть только свидетелем, очевидцем событий. Это осложняло его отношения с окружающими.

Он являлся домой весь в синяках.

— Тебя избили? — с ужасом всплескивала руками Надежда Романовна.

— Я дрался, — объяснял Валька. — Было нужно.

— Нужно драться?.. Но ведь ты же к этому непричастен? — продолжала допытываться Надежда Романовна. — Шел бы своей дорогой.

— И позволил хулиганам обидеть старого человека? — серые Валькины глаза темнели, к тонкой коже лица приливала кровь. — За кого ты меня принимаешь?

— Глупый ты! — делала вывод Надежда Романовна. — Всегда прежде о других думаешь… Мог бы позвать милиционера.

Ее пугала непримиримость младшего сына, его нежелание думать о себе, о своей выгоде и пользе. Веретенникову тогда казалось, что это обычный страх матери за своего ребенка. Все было гораздо сложнее.

Веретенников старался походить на друга хотя бы в мелочах. Это тоже было непросто. Валька умел многое. Мог по слуху подобрать мелодию на любом инструменте, писал стихи, увлекался анатомией и физиологией и однажды даже спас Володьку Морошкина, сделав ему искусственное дыхание, когда Володька наглотался речной воды и потерял сознание.

И еще Валька очень здорово вел себя с девушками. Не хамил от застенчивости, как это нередко случалось с Веретенниковым, разговаривал с девчатами просто, без кривлянья и как-то по-особому мягко. Ну и они, конечно, ходили за ним табуном, как завороженные. До чего бы ни