Шрифт:
Закладка:
И такой это голос, что у человека начинает биться сердце. А паровозы ревут, переговариваются, ночь наполняется их криками — и мысли человека переворачиваются. Не кажется ему уже, что молодость ушла безвозвратно. Вся жизнь впереди. Он готов поехать сейчас же, завернувшись в одно только тканевое одеяло. Поехать куда попало, в Сухиничи, в Севастополь, во Владивосток, в Рузаевку, на Байкал, на озеро Гохчу, в Жмеринку. Сидя на кровати, он улыбается. Он полон решимости, он смел и предприимчив, сейчас ему сам черт не брат. Пассажир — это звучит гордо и необыкновенно!
Но… Вот он трусливой рысью пересекает Каланчевскую площадь, стремясь к Рязанскому вокзалу. Тот ли это гордый орел, которому сам черт не брат! Он до тошноты осторожен. На вокзал пассажир прибегает за два часа до отхода поезда, хотя в мировой практике не было случая, чтобы поезд ушел раньше времени.
К отъезду он начинает готовиться за три дня. Все это время в доме не обедают, потому что посуду пассажир замуровал в камышовую дорожную корзину. Семья ведет бивуачную жизнь наполеоновских солдат. Везде валяются узлы, обрывки газетной бумаги, веревки. Спит пассажир без подушки, которая тоже упрятана в чемодан-гармонию и заперта на замок. Она будет вынута только в вагоне. На вокзале он ко всем относится с предубеждением. Железнодорожного начальства он боится, а остальной люд подозревает. Он убежден, что кассир дал ему неправильный билет, что носильщик убежит с вещами, что станционные часы врут и что его самого спутают с поездным вором и перед самым отъездом задержат.
Вообще он не верит в железную дорогу и до сих пор к ней не привык.
Железнодорожные строгости пассажир поругивает, но в душе уважает, и, попав в поезд, сам не прочь навести порядок.
Поезд "Москва-Минеральные Воды" вышел и прибыл по расписанию. Никто не отстал от поезда, не высовывался из окон, не родил в дороге, не сорвал тормоз Вестингауза и не совершил других мелких и крупных нарушений.
Накануне поездки Остап заявил, что из принципа хотел бы перейти румынскую границу, но поскольку западная граница теперь неприступна, как Инга Зайонц после разлада с другом его детства Колей Остен-Бакеном, то начать придется сразу с Закавказья. Этот театр военных действий был, по словам Остапа, ему хорошо знаком. В случае неудачи предполагалось десантироваться через Каспийское море в Среднюю Азию, которая, опять же по словам командора Бендера, была им рекогносцирована во время плавания на кораблях пустыни.
Возможность расширения театра военных действий далее на восток, несмотря на уговоры Сени, Остап рассматривать отказался. Во-первых, он не любит лазить через стены, особенно через Великую Китайскую, во-вторых, панически боится уссурийских тигров и в-третьих, у него, как у турецкого янычара, психологическая несовместимость с японскими самураями.
Едва сойдя с поезда, Остап предложил Сене зайти в уютный кабачок, точного названия которого он никак не мог вспомнить. То ли "Араратский аромат", то ли "Ароматный Арарат".
— Знаете, Сеня, в чем беда русского человека? — говорил он по дороге. — Для нас, русских, "хорошо провести вечер" означает истратить кучу денег и напиться как свинья. А ведь можно спокойно, душевно посидеть в прохладном полумраке, с интимной музыкой, за рюмочкой настоящего, доброго вина, вспомнить день минувший, обсудить день грядущий…
…Процесс воспоминаний и обсуждений затянулся до позднего вечера. Следующего дня.
— Остап Ибрагимович, ну нельзя же столько пить! — Сеня бережно вел Бендера по дорожке парка. — Арарат! Арарат! Ной нашелся…
— Сеня, друг! Это девятимесячное "стояние на Угре", то бишь "сидение в Москве" меня вконец истощило. Ну что поделаешь, если Минводы оказывают на меня такое воздействие, — Остап икнул. — Кругом себя оправдывают. Я просто омолодился!
— Смотрите, не умрите от скарлатины, — Сеня с трудом усадил командора на садовую скамейку.
Мимо прошла рослая девица. Остап вскочил и бросился за ней неверной походкой, декламируя нараспев:
За ней, как тигр, шел матрос.
Вплоть до колен текли ботинки.
Являли икры вид полен,
Взгляд обольстительной кретинки
Светился, как ацетилен…
— Что же вы молчите? О-хо-хо! Она знала все языки но после тифа забыла!
Девица развернулась, влепила потомку трапезундских императоров пощечину и пошла дальше.
— Пардон! — кричал Остап, сидя на дорожке. — Я перепутал страницу. Подождите!
Я как ворон по свету носился,
Для тебя лишь добычу искал,
Надсмеялся над бедной девчонкой,
Надсмеялся, потом разлюбил.
— Остап Ибрагимович, опомнитесь! Денег осталось только до Владикавказа.
— Так много?! Давайте их сюда! Мне срочно нужна дамочка "Скорая помощь". Я болен любовью:
Наша жизнь — это арфа.
Две струны на арфе той.
На одной играет счастье,
Любовь играет на другой…
— Денег я вам не дам! — отрезал Сеня. — Где будем ночевать?
Остап вздохнул и начал подниматься задом на манер одногорбого корабля пустыни:
Кончен, кончен день забав,
Стреляй, мой маленький зуав.
Он выпрямился. Взгляд приобрел осмысленность.
— Что деньги, Сеня! Они валяются на дороге. Вернее, на книжном развале. Прыгнула тут на меня одна идейка, когда проходили мимо. А насчет ночлега не беспокойтесь. Есть один подходящий скверик около картинной галереи.
— Шикарно, — ухмыльнулся Сеня. — Галерея-то хоть интересная?
— Галерея как галерея. Берут.
— Вы деградируете, Остап Ибрагимович. Ну да ладно. Мы еще увидим небо в алмазах, как сказал Антон Павлович Чехов.
— Чехов? — тускло спросил Остап. — Кому сказал?
— В "Дяде Ване". Стыдно, командор, не знать этого.
Командор вдруг как-то странно посмотрел на Сеню и сказал:
— А вот завтра и проверим, какой вы знаток Чехова.
Утром Бендер долго и придирчиво выбирал на книжном развале нужное издание. Он был стеснен в средствах. Предусмотрительный Сеня уже сбегал на вокзал и купил билеты до Владикавказа. Так что оперировать великому комбинатору приходилось в пределах сумм, выделенных на питание. Он торговался как испанец с индейцами и наконец остановил свой выбор на тоненькой книжке, одном из первых массовых изданий Чехова. Особенно ему понравились чистые листы "Для заметокъ" в конце книжки. Остап с еле поспевавшим за ним Сеней бросился на Главпочтамт, обмакнул ручку в чернильницу и вывел на форзаце книги по всем правилам дореволюционной каллиграфии: "Дорогому другу Георгию Валентиновичу Плеханову от Антоши Чехонте".
— Что вы делаете?! — сдавленно прошептал Сеня.
— Прокладываю мостик от передовой российской интеллигенции к вождям революционного