Так прошли многие годы.

Прекрасный кувшин, много путешествовавший вместе со своим хозяином по пыльным дорогам, потускнел и потерял былую красоту, а вторая амфора, так и осталась стоять, всеми позабытая, в сумраке холодного погреба. На ней только краски росписи слегка побледнели.

Тем временем у торговца дела пошли из рук вон плохо, денег едва хватало, чтобы не умереть с голоду.

Взял торговец амфору, которая некогда радовала глаз своим изысканным узором, наполнил ее дешевым и плохим вином, которое он выторговал за гроши у плохого винодела, и пошел на базар, чтобы ее продать.

За очень скромную разницу между той ценой, что он заплатил виноделу, и теми деньгами, что он должен был получить от покупателя этого скверного вина, он рассчитывал прикупить себе что-либо съестного, дабы не помереть с голоду, как околела его старая больная лошадь.

На базаре его встретил разбогатевший винодел - изжалости и по старой мужской дружбе он купил у торговца его жалкий товар и по весьма приличной цене. Содержимое он тут же опорожнил на землю.

А затем как бы невзначай поинтересовался:

- А где же вторая амфора, что я продал тебе вместе с этой? Я хорошо помню этот год, ведь как раз тогда мои дела резко пошли в гору, и именно ты вдохновил меня работать усерднее, высоко оценив мой труд.

И тут торговец вспомнил как давно он не заглядывал в тотпогреб, которым он года три как не пользовался, потому что все, чем он торговал, легко умещалось в бурдюке из волчьей шкуры, который он носил за спиной.

Погреб, когда-то содержавший много товара, ныне был захламленчерепками разбитых амфор, и, кроме них, как думалось торговцу, там более нечего и не было.

Ведь весь свой товар он знал наперечет, а про старый кувшин он за пирами да застольями уже давно и думать забыл.

Пригласил торговец винодела к себе домой и сказал жене, чтобы она во что бы ни стало разыскала старую амфору.

Жена спустилась в погреб и нашла среди черепков и паутины старый кувшин. Открыв амфору, они пригубили уже не молодое, а старое крепкое вино.

Купил винодел эту амфору, заплатив за нее торговцу четыре золотых монеты.

- За что ты дал мне так много денег? - удивился и несказанно обрадовался торговец.

- Во-первых, эта амфора напоминаетмне мою славную молодость, во-вторых, вино в ней старое и крепкое и действительно стоит этих денег, а в-третьих,- за мудрость.

- Но в чем эта мудрость?- вопрошал торговец, уверенный, что это всего лишь сочувствие и милостыня, и уже собиравшийся вернуть одну из монет обратно.

- Мудрость в том, что вино с годами становится крепче и лучше, а износится только внешняя сторона амфоры, что никак не сказывается на ее содержимом.А та амфора, которой ты так часто пользовался, вся поблекла, а ее содержимое опустело, было выпито и растрачено впустую в обыденной суете жизни. Вот и мы рождаемся невинными, полными надежд, в молодости веселим душу, не заботясь о прожитом, а когда сосуд нашей души выпит до дна, надеемся его пополнить хоть каким-то, пусть даже никчемным, содержанием.

Переводы

Эдвард Митчелл

ПЕЩЕРА СПЛУРГЛОВ

Однажды октябрьским днем, когда я пробирался через лес по дороге к лучшему из ручьев, что изобилуют форелью, в окрестностях Ханаана, штат Вермонт, я чуть не сломал левую ногу, угодив в глубокую яму в земле. Первая мысль была об удочке, к счастью оставшейся целой; вторая - о ноге, к счастью, не получившей серьезных повреждений; и лишь третья - о ловушке, в которую я угодил.

Яма скрывалась под ветвями большого дуба, росшего на склоне холма или уступа из метаморфического известняка. Кусты можжевельника и ежевики почти скрыли отверстие. Отодвинув их, я встал на четвереньки и заглянул в черную дыру - не знаю, с какой целью. Нога меня больше не беспокоила, и я уж точно не интересовался обитателями норы, кем бы они ни были - змеями, сурками или скунсами, причем вероятность была больше в пользу скунсов.

Я не стал лезть внутрь, чтобы исследовать полость, хотя мог бы это сделать, но продолжал путь через пастбище Родни Принса к ручью Родни Принса, и на закате принес домой улов, весивший столько фунтов, что из уважения к чувствам Родни Принса я ничего не скажу об этом.

Гостеприимная Грейнджер накануне вечером заверила меня с дружеской серьезностью, что в этом ручье никогда не водилась форель, что мальчишки давно выловили рыбу, и что, если там и осталось что-то сейчас, то это были жалкие маленькие экземпляры длиной в палец, недостойные внимания горожанина с удочкой за пятнадцать долларов. После ужина я, как обычно, присоединился к небольшому кругу избранных, собиравшихся каждый вечер в задней части бакалейной лавки Дикона Плимптона, чтобы курить трубки и выслушивать пророческую мудрость владельца магазина.

В скромной попытке внести свой вклад в разговор, я небрежно заметил, что угодил в глубокую яму как раз в тот день во время рыбалки. Я был польщен, найдя, что к моему незначительному приключению компания отнеслась с уважением, и даже молчаливый Дикон со своего места на бочке снизошел до внимательного слушания.

- Ха! - сказал он. - У этого плута Родни?

- Да.

- Под красным дубом?

- Да.

- Хм! - проворчал он, выпуская облачко дыма.

- Почему? - спросил я, решив быть не менее лаконичным, чем он. - Скунсы?

- Нет - сплурглы{8}!

И Эндрю Хинкли, сидевший на бочке самой дорогой муки Дикона, прошептал "Сплурглы". И его брат Джон, сидевший на ящике стирального мыла, повторил загадочное слово. И сквайр Трулль на платформенных весах, и старый Оррисон Рипли на бочке с подслащенными батончиками, которые честный Дикон продавал как сахарную пудру по шиллингу за фунт, торжественно повторили, как припев в песне: "Да, сплурглы!".

Я знал, что задать вопрос - значило бы поставить себя в невыгодное положение, поэтому просто сказал: "Ах, сплурглы", и кивнул, будто поминать сплурглов было для меня обычным делом.

- Повезло, - сказал сквайр Трулл после некоторого молчания, - что они не втянули вас внутрь.

- Нет смысла сомневаться, потому что Фуллер споткнулся, когда был пьян, и его сапог начисто отлетел. Верно, Дикон?

Дикон, к которому обращались с вопросом, спустился с бочки, подошел к другому концу лавки, вернулся с серной спичкой в