Шрифт:
Закладка:
Высокий человек, который стоял надо мной, глядя мне в лицо дружелюбным и сочувствующим взглядом, был также светящимся. Его черты излучали свет; даже его сапоги, начищенные до блеска, блестели неописуемым сиянием черноты. Я верил, что смог бы читать газету при свете его сапог.
Эффект от этого странного явления был настолько гротескным, что я был достаточно невежлив и громко рассмеялся.
- Простите меня, - сказал я, - но вы так чертовски похожи на китайский фонарик, что я ничего не могу с собой поделать.
- Я не вижу ничего, чтобы возбудить веселье, - серьезно ответил он. - Вы имеете в виду мое сияние?
Его слова привели меня в замешательство. Потом, когда я привык к явлению повсеместно рассеянного света, каждый светящийся цвет стал казался совершенно естественным, и я видел не больше причин для веселья, чем он.
- Друг мой, -- заметил я, чтобы перевести разговор, видя, что он немного задет моим смехом, - бренди, который вы были так любезны дать мне сейчас, восхитителен. Может быть, вы не возражаете сказать мне, где я?
- Уверяю вас, мы принадлежим к числу тех, кто благосклонно относится к вам, несмотря на ваши греховные глупости и слабости. Мы постараемся заставить вас перестать сожалеть о легкомысленном мире, который вы оставили навсегда.
- Вы слишком гостеприимны, - сказал я. - Я вернусь в Ханаан как можно быстрее.
- Вы никогда не вернетесь в Ханаан. Дорога, по которой вы пришли, ведет только в одном направлении.
- И вы собираетесь держать меня здесь, в этой адской пещере?
- Для вашего блага.
- Меня поражает, - возразил я с некоторой горячностью, - что вы слишком заинтересован в моем моральном благополучии.
***
Должно быть, прошла целая неделя - хотя у меня не было возможности измерить время, ибо мои часы упрямо отказывались идти - моей жизни в заключении внутри светящихся занавесок.
Через равные промежутки времени мой Светильник из тыквы посещал меня, принося еду, которая сияла, будто фосфоресцировала, но которую, тем не менее, я ел с бесконечным удовольствием, найдя пищу очень хорошей.
Он казался не склонным к разговору, но всегда был добр и вежлив, неизменно здоровался и оставлял меня со спокойной высокомерной улыбкой, ставшей, наконец, в высшей степени раздражающей.
- Послушайте, -- сказал я однажды, окончательно потеряв всякое терпение, - вы очень хорошо знаете, что у меня есть желание задушить вас и вернуться из этого места обратно к дневному свету. Однако я слаб, и вы чрезвычайно обяжете меня, сказав, кто вы, почему всегда так высокомерно улыбаетесь, и что предполагаете делать со мной. Кто вы, черт возьми, вообще?
- Вы всему скоро научитесь, - ответил он с безграничной вежливостью, - ибо мне приказано немедленно провести вас к моему господину.
- Владыка сплурглов?
- Сплурглов, если хотите. Видимо, это имя, данное нам в жалком мире, которого вам посчастливилось избежать. Сопровождайте меня, если хотите, в зал аудиенций милорда.
Повелитель сплурглов был личностью серьезной. Как мой опекун, а также советники и придворные (с одним исключением), которые окружили его в благоустроенной комнате, он был светящимся. Исключение составлял человек, присутствовавший, видимо, по служебной необходимости. Этот не светившийся человек сделал все возможное, чтобы восполнить естественный недостаток, и в этом он достоин был уважения. Он натер лицо, руки и одежду фосфором и светился искусственно, плохо имитируя подлинный принцип освещения мира сплурглов.
Подражание было в его случае самой искренней и очевидной формой лести. Его отношение к сплурглам было в высшей степени подобострастным. Он был у них на побегушках, радовался их одобрительному вниманию и, казалось, наполнялся осознанной важностью всякий раз, когда повелитель этих странных существ соизволял одарить его покровительственным словом или взглядом.
- Червь земли! - сказал главный сплургл. - У вас появилась прекрасная возможность использовать свое новое положение.
- Я склонен, - ответил я, - при первой же возможности вернуться к моей пресмыкающейся жизни.
- Бедный дурак, -- сказал лорд сплурглов без малейших признаков нетерпения.
- Спасибо, - сказал я с ироническим поклоном, - и как мне называть вашу светлость?
- О, я Ариман, - ответил он, - великий Ариман, могущественный дьявол Ариман. Смертные дрожат при мысли обо мне, и мое имя они не смеют произносить. В свое время я правил огромной империей Дэвов и Архидэвов и причинил много вреда Персии и ее окрестностям. Я ужасный злодей, уверяю вас. Я внушаю большой ужас.
- Простите меня, дядя Ариман, - заметил я, - но вы уверены, что так же ужасны, как раньше?
Выражение умерщвленного тщеславия промелькнуло на его лице.
- Возможно, - ответил он, немного поколебавшись, - может быть, я немного отвык. Годы и обстоятельства ограничили мое поле деятельности. Но я все еще очень ужасен. Вельзевул, разве я не очень ужасен?
- Мой лорд Ариман, - раздался за моей спиной знакомый голос, - вы невыразимо ужасны.
Я оглянулся и увидел, что это мнение исходило от моего старого знакомого и хранителя.
- Ты слышишь Вельзевула, - продолжал Ариман. - Он говорит, что я невыразимо ужасен. Ты можешь поверить Вельзевулу, он один из самых правдивых и сознательных дьяволов в нашем сообществе. Он довольно низко оценивает человеческую природу, но в таких вопросах его мнение так же хорошо, как чье-либо. Да, я бесспорно ужасен. Не так ли, Стэкпол?
Парень, которого я раньше принял за смертного, как и я, шагнул вперед из толпы, поднял глаза от земли, пока не встретился взглядом с Ариманом, и тотчас же начал дрожать, будто потерял дар речи от ужаса. Я был уверен в то время, что негодяй просто симулировал. Я даже подумал, что он лукаво подмигнул мне, когда перестал дрожать.
- Видите, - сказал Ариман, гордо повернувшись ко мне, - какой заметный ужас испытывает наш достойный друг Джеремия Стэкпол, хотя он привык ко мне за уже почти двадцать лет.
Этот смертный был тем самым юношей-атеистом из Ханаана, о загадочном исчезновении которого в 1858 году мне сообщили в бакалее Дикона Плимптона! Впоследствии я узнал, что способ его появления в пещере сплурглов был идентичен моему.
В отличие от меня, он быстро смирился с ситуацией. Общество чертей в недрах земли пришлись ему по вкусу. Гарантия комфортного существования была ему обеспечена, пока он жил, не
