Мы начали с изучения античной философии; я еще прорабатывал дополнительно по Виндельбанду историю древнегреческой философии[149]. И когда Литман пришел и послушал, как мы там обсуждали Демокрита, Платона и других философов, он сказал: «Э-э-э, ребята… Во-первых, я тут ничего не понимаю из того, что вы говорите, – наверное, вы лучше меня знаете эту древнегреческую философию. А во-вторых, я твердо знаю, что до добра это вас не доведет. Лучше бы вы занимались своей физикой и не лезли в философию. А на факультете я скажу, чтобы они прислали вам квалифицированного преподавателя».

Кружок этот проработал до середины второго семестра, потом был приостановлен решением факультетского бюро. Но тогда у комсомола возникла со мной очень сложная ситуация. Иван Жёлудев вызвал меня к себе и сказал:

– Юр, кончал бы ты это – с философским кружком. Что, у вас тут работы мало, что ли? Что, физика тебя недостаточно интересует? Если уж ты так интересуешься философией – иди на философский факультет. Чего ты ребят портишь? Обсуждают неизвестно что – как проверить, что правильно, а что неправильно? Ты пойми, сложная ситуация. Придут, послушают вас, скажут: а кто разрешил?

– Как «кто разрешил»? Ты же разрешил.

– Начнут меня тягать. А кому это нужно?

– Какой же ты комсомольский вожак, когда ты так рассуждаешь?!

– Я тебя за умного считал, а ты вон какие речи ведешь… Ну, давай, давай. Но мы все равно этого не разрешим. Мы примем решение приостановить.

– Ну, ваше дело, в конце концов.

И бюро так тихо-тихо работу нашего кружка приостановило.

Потом, через два года, Иван Жёлудев мне объяснял: «Мы ж о тебе, дурак, заботились. Ну ты пойми, какая сложная ситуация: мы не специалисты, ты тоже вроде бы не специалист. Ну? А кто ж вести-то будет? Кто определит качество? Ты же должен был все это хорошо понимать».

Но я этого по-настоящему не понимал – это действительно не укладывалось в моем сознании. А вот «почему?» – это очень интересный вопрос.

Беседа пятая

21 декабря 1980 г.

– В прошлый раз – если вы помните, Коля, – учебу и жизнь свою на физическом факультете МГУ я поделил на части, соответствующие курсам. Это довольно естественно, поскольку переход с курса на курс (для меня, во всяком случае, но, думаю, и для других) знаменует какие-то четко отграниченные ступеньки движения. А кроме того, я выделил несколько аспектов: собственно учебную работу, общественную работу, отношения с другими студентами, отношение к преподавателям. И рассказывал я прежде всего об учебной работе на первом курсе.

Но при этом (и я об этом подробно говорил в прошлый раз) большое влияние на меня оказывала общественная работа. Я не знаю, почему это так происходило. Может быть, потому, что сама учебная работа на физфаке была построена очень плохо. Она практически ничего не давала ни для души, ни для воображения. И хотя студент должен был прилагать очень много сил для того, чтобы просто учиться, это была (во всяком случае, тогда – а по моим представлениям, и всегда) нудная механическая работа, которая мало развивала самого человека: он не мог найти в учебе приложения для своих духовных сил и сделать учебу формой и способом какого-то личностного роста.

А вот общественная работа открывала такую перспективу, особенно если человек был активен. Может быть, я много занимался общественной работой по этой причине, а может быть, еще и потому, что сам лично был на это ориентирован. В чем состоит эта ориентация, мне и сейчас трудно сказать. Может быть, в каких-то представлениях о культурной жизни, может быть, еще в чем-то.

Я сейчас сделаю небольшое отступление в сторону, чтобы поднять один, на мой взгляд, интересный теоретический вопрос.

Вчера у нас в доме было трое геологов, занимающихся научно-организационной, практической работой. Мы обсуждали разные дела, ну а потом был обед, мы немножко выпили – в общем, были, по-моему, очень приятные для всех посиделки. Но при этом один из них получал, так сказать, непосредственное удовольствие от всего происходящего – и оно, возможно, также составляло содержание его жизни. А другой рассматривал этот обед как помеху для основного: для обсуждения вопросов по содержанию, ради чего он, скорее всего, и пришел; может быть, он был даже немножко недоволен тем, что разговор все время обращается на какие-то житейские «аксессуары» – обсуждаются обед, питье, жизнь людей и подобная ерунда.

Потом, когда они ушли, мы с Галиной поговорили обо всем этом. И в свете развиваемых сейчас нами теоретических схем, где различаются мышление и мыследеятельность, с одной стороны, и этого примера – с другой, я увидел и зафиксировал одну крайне важную, на мой взгляд, вещь. Она имеет и достаточно широкое употребление, может применяться к окружающим людям, к каждому непосредственно как некоторый принцип анализа: характер развития всякой личности во многом определяется соотношением в ее жизни идеального содержания, чистого мышления – и обстоятельств мыследеятельности и жизнедеятельности.

Пётр Щедровицкий

Это очень важный вопрос. Причем меня этот вопрос занимает еще и в плане, скажем, моих отношений с сыном Петей. Мне представляется, что наше с ним общение (а оно было очень кратковременным и занимало в его жизни очень мало места) всегда было наполнено тем, что я обсуждал с ним содержание своего мышления. Где бы мы ни встречались – за едой на кухне, просто ли сидели в комнате, на прогулке или в дороге, – это идеальное содержание, совокупность проблем, не имеющих, казалось бы, отношения к повседневной жизни, к жизнедеятельности, всегда присутствовало. И это в каком-то смысле и есть, наверное, то главное, что он усвоил через культуру семьи.

Это очень важный момент – на что обращено сознание человека. А обращенность эта определяется тем, насколько в практических, конкретных обстоятельствах непосредственного человеческого общения, взаимодействий людей, прямых жизненных обязанностей, насколько в этих практических ситуациях присутствует «положенное» идеальное содержание, насколько оно становится постоянным и обыденным для этого человека.

Представьте себе такую ситуацию. Отец, скажем, занимается какими-то сложными инженерными разработками. Они настолько сложны, или, может быть, засекречены, или носят чисто технический характер, что это не «кладется» как содержание постоянного обсуждения. Мать, скажем, занимается каким-то делом, которое точно так же носит специализированный и неинтересный характер, и, может быть, она тоже не живет содержанием своей работы, а живет как бы внешней поверхностью явлений, то есть возникающими по поводу этого отношениями между людьми. Тогда оказывается, что в семье и в семейном обсуждении идеальное содержание просто отсутствует как таковое. И ребенок, фиксируя какие-то моменты жизни, деятельности, взаимоотношений людей, реально никогда не прорывается к этому содержанию – повторяю: к идеальному содержанию, которое есть единственно подлинное содержание. Если родители не «кладут» идеальное содержание своей профессиональной деятельности в коммуникацию, если они просто мыследействуют, то ребенок фиксирует содержание совершенно другого рода – коммунальное, обыденное.

Итак, через коммуникацию происходит какое-то удивительное взаимодействие – взаимодействие между идеальным, культурным содержанием и особенностями, обстоятельствами мыследеятельности. Это очень трудный момент, и поэтому я об этом много говорю и в разных формах. Наверное, через характер коммуникации и полагается это идеальное содержание. Оно только через коммуникацию и может быть туда «положено», и весь вопрос состоит в том, как оно полагается. Оно ведь, по сути дела, ортогонально деятельности, но оно должно войти в эту плоскость, должно быть «положено» на «планшет», фиксирующий мыследеятельность. И все зависит от того, как и в какой мере оно туда «кладется».

В этом плане у человека может быть очень сложная двойственность такого, например, рода. Культура семьи может складываться только из представлений о жизненных обстоятельствах деятельности. Это значит, что там существуют нравственность, высокие требования и т. д., но, хотя у взрослых все это содержание вроде бы есть и они живут в соответствии с ним, в семейной коммуникации оно не «положено» как содержание, не присутствует. И тогда практически дети не находят его в семье и впервые