Шрифт:
Закладка:
А для дворянина и тем более короля поступать так — бесовски неполитесно. Что ж, это одна из тех городских легенд, что не приносят ни малейшего вреда, более того, дают казне приличный постоянный доход...
Там же висели и часы непривычного облика, одни такие на всем белом свете. Никаких циферок: только мальвы по четырем сторонам циферблата, и стрелка одна-единственная, золотая, затейливая. Четверть циферблата и есть полчаса. Когда они истекут, часы начнут
бить долго и мелодично — и тут уж либо доплачивай за следующее время, либо уходи...
Тарик давно уже не страдал робостью наедине с девчонками, но сейчас именно ее и ощутил. А может, это была и не робость, а осознание совершеннейшей неизвестности. Никогда нельзя сказать заранее, чем закончится первая свиданка. Вот только раньше это ничуть не бередило душу и порой даже рождало охотничий азарт, а теперь полнейшая неизвестность чуть ли не мучила всерьез...
А по спокойному очаровательному личику Тами невозможно было прочесть ее мысли и чувства...
Наконец Тами отвернулась от стены, подошла, остановилась перед Тариком, прекрасная и загадочная, тихо произнесла:
— Столько людей любили здесь друг друга... Что-то такое невидимое висит в воздухе, ты не чувствуешь?
— Да, — сказал Тарик, и в самом деле чувствуя что-то неощутимое, особое, неслышные отзвуки множества поцелуев, ласк и любви.
Тами прищурилась:
— А у вас в столице все такие робкие? Даже в таком месте?
Вот это уже никак нельзя было истолковать двояко! Ее сиреневые
глазищи и полураскрытые губы были совсем близко. Ободрившись несказанно, Тарик обнял гибкую талию, и Тами прильнула к нему так, что ни малейших сомнений не осталось бы и у самого неопытного, сплела пальцы на шее, и они долго целовались. Вчерашний сон Тарика обернулся явью, и он погладил круглые плечи, а там и положил ладонь на тугой холмик под тонкой тканью. Не встретил ни сопротивления, ни протеста, совсем наоборот — проворные озорные пальчики Тами очень скоро расстегнули его кафтанчик и рубашку, теплая ладошка пропутешествовала от ключиц все ниже и ниже, неторопливо прошлась, и не один раз, над самым ремешком, а там и кончики пальцев под ремешок проникли, правда, не так уж глубоко, но все же это на невыразимом словами языке свиданки много значило. И Тарик, отбросив всякие сомнения, одновременно с долгими поцелуями уверенно вольничал руками, политесно
не опуская ладони ниже талии, но выше творил что хотел, и Тами все позволяла, а ее пальчики проникли совсем уж низко, так, что ниже и не бывает...
Оторвавшись от ее губ, чуть задыхаясь вовсе не от недостатка воздуха, он прошептал:
— Тами, ты чудо...
— А ты еще не понял? — защекотал ему ухо жаркий шепот. — Молчи и не смотри, а еще лучше зажмурься, крепко, надолго. Вот так, молодец, и не разжмуривайся, а то я стесняюсь, тут светло...
Он стоял, крепко зажмурившись, не верил своему счастью и готов был поверить, что это сон, но все происходило наяву: судя по тихим звукам, Тами опустилась перед ним на колени, пальчики быстро справились с пряжкой ремня и пуговицами, и его самое сокровенное оказалось, как пишут иные сочинители любовных книжек, в сладком плену умелых губок. Это происходило с ним впервые в жизни, но он неким озарением понимал, что губки очень умелые, и это было прекрасно. Опустил руки к тугим холмикам, так явно и следовало — Тами тихонько простонала, удвоив усилия, а потом ее язычок проделал такое, что все вылетело из головы, оставив одно наслаждение...
Увы, все кончилось гораздо быстрее, чем ему желалось бы. Но к его радости, Тами дошла до самого конца — хотя он слышал от приятелей, что не каждая девчонка так поступает. Привела в порядок его одежду, сноровисто справившись со всеми пуговицами и пряжкой ремня, промолвила почти обычным голосом:
— Можешь распахнуть глаза...
Он открыл глаза, чувствуя легкую слабость в коленках — приятную и радостную. Тами тщательно вытерла губки батистовым платком и убрала его в сумочку. Ее личико было безмятежным, прямо-таки невинным — ну да, девчонки так и выглядят после самых разнузданных забав, а вот его физиономия, он чувствовал, расплылась в чуточку дурацкой улыбке до ушей, и ничего с этим нельзя было поделать — вот наконец и он это испытал, и не с кем-
нибудь, а с самой красивой девчонкой с улицы Серебряного Волка и уж точно кучи окрестных, пленительной озорницей с сиреневыми гаральянскими глазищами...
Глядя на него лукаво и пытливо, Тами спросила:
— А ты и теперь будешь меня целовать?
Чуточку неуклюже сграбастав ее в объятия, Тарик поцеловал крепко и долго, чтобы развеять любые сомнения, хрипловато спросил:
— Тами, ты будешь моей девчонкой?
— Нет, дурачок, — безмятежно, с невинным личиком ответила Тами. — Я жутко развратная, ты еще не понял? Перед каждым встречным бухаюсь на коленки, а потом подол задираю... Конечно буду, только твоей и ничьей другой. — И, прижавшись к нему всем горячим телом, гибким и сильным, зашептала на ухо: — Это просто наваждение какое-то, правда... Как только тебя в первый раз увидела, подумала: погибла девочка. И запечалилась: а вдруг у тебя кто-то есть, и ты не захочешь ее оставить ради гаральянской дикарки? Вот была бы тоска...
— Ты самая прекрасная дикарка на свете, — прошептал Тарик. — И никого у меня не было... зато теперь есть... Все ведь прекрасно?
Они так и стояли, крепко обнявшись, прямо-таки вцепившись друг в друга. В душе Тарика мешались разнообразные чувства: и гордость оттого, что и с ним это наконец произошло, и несказанная нежность к сиреневоглазой девчонке с горячими губками, и яростная убежденность в том, что грядущее будет счастливым и безоблачным.
Тами прошептала на ухо:
— По правде, это у тебя в первый раз?
Он не сразу, чуть переборов себя, честно ответил:
— В первый...
В шепоте Тами прозвучала уже знакомая легкая насмешка:
— Значит, я тебя совратила, наглая дикарка?
