И поэтому плачь, плачь.

Для меня это — смех, смех.

Тами слушала очень внимательно, не сводя с него светившихся загадочным выражением сиреневых глаз, и Тарик старался.

Но упала на день ночь.

Низ губ твоих — крик, крик.

Не гони меня прочь, прочь,

Нам отпущен не век — миг.

Между нами дождей гул.

И звезда в небе — брошь, брошь.

Что люблю тебя — лгу, лгу.

И цена моя — грош, грош...

Когда Тами поняла по его уверенному молчанию, что вирш подошел к концу, сказала не раздумывая:

— Тоже красиво, хотя и печально... — И, судя по ее лукавому прищуру, следовало ждать очередной ехидненькой подначки, каковая тут же и последовала: — А ты не потому ль выбрал этот именно вирш, что вспомнил, как тебя бросила красивая, но ветреная девчонка?

Ну, легко было ответить чистую правду...

— Хвала Создателю, никто еще меня не бросал ни разу. — Он нарочно произнес с гаральянским выговором: — Тут ты крупно промахнулась.

— Бывает, — ничуть не смутившись, сказала Тами. — Я же не фея Мудрости, чтобы никогда не ошибаться... А ты много виршей девушкам до этого читал?

— Тебе первой, — снова ответил Тарик чистую правду и приготовился к очередной подколке — очень уж озорной у нее был взгляд.

— Значит, смело можно сказать, что я тебя лишила невинности? Ну, самую чуточку, легонечко...

Велев себе ни за что не конфузиться, Тарик браво ответил:

— Можно сказать и так... если тебе это доставляет удовольствие.

— Да ничего подобного, — заверила Тами. — Снова мой острый язычок, вот и весь сказ... Печальные вирши. Упорно мне кажется, что они сочинены кем-то, кто пережил сердцераздирающую любовь, был безжалостно брошен ветреной красоткой, оттого и излил душу в грустных виршах. Говорят, с сочинителями так частенько бывает — перекладывают в вирши свою тоску и радость, победы и боль...

— Да, говорят, — с видом знатока согласился Тарик, услышавший о таком обыкновении сочинителей виршей впервые в жизни — ни худог Гаспер, ни студиозусы виршами не увлекались, а Фишта никогда о них не рассуждал.

И подумал: неужели очаровательная юная дворяночка, скрывшаяся за мужским именем, тоже пережила тяжелую сердцераздирающую любовь с бесповоротной разлукой и тоской? Такого вроде бы в юные годочки не случается... или он об этом ничегошеньки не знает толком? Бывало, пусть редко, что его приятелей бросали девчонки, но никто из них не горевал на разрыв души и уж тем более не сочинял виршей...

— А тебе часто декламировали вирши? — спросил он, решив перейти от защиты к наступлению, как учит не только военное дело

(знакомое по рассказам брата), но и некоторый опыт словесных поединков с девчонками.

Тами ответила без промедления:

— Не так уж часто, но бывало. Один воздыхатель в Гаральяне даже пытался сам для меня сочинять вирши, но они получались коря-венькие, и я подняла его на смех, так что он отстал... — И с самым невинным видом спросила: — Я очень надеюсь, ты не станешь расспрашивать меня про мое былое? Это ведь ужасно неполитесно...

Ну да, разумеется, Тарик ни за что не стал бы задавать таких вопросов — хотя, по совести, ужасно тянуло узнать кое-что о ее былых временах в Гаральяне. Вряд ли такая девчонка до этих дней жила монашенкой — учитывая к тому же известную вольность гаральянских нравов, о которой многие наслышаны. Наверняка и целовалась, и вольности позволяла прогульщикам (не могло у нее там не быть прогульщиков), а то и дальше заходила — кое в чем Фишта наделен прямо-таки волшебным чутьем и никогда не ошибается. Ничего удивительного, если когда-то в умелых объятиях она лишилась того, что иные (но далеко не все из знакомых Тарика, говоря откровенно, вовсе даже не все) считают сокровищем добропорядочной девушки.

Странное чувство у него возникало, когда он думал, что Фишта был прав насчет Тами и кое-что прочитал безошибочно по ее глазам: и непонятное разочарование охватывало, сплетенное с легкой грустью, и в то же время душа наполнялась нешуточными надеждами. Такое вот загадочное раздвоение мыслей и чувств, испытанное впервые в жизни...

— Я вспомнила жутик о незадачливом графе, и мне стало любопытно, — начала Тами тем самым мнимо безучастным голоском, скрывавшим очередное злоязычие. — Тарик, а у тебя есть заветное желание... которое ты мог бы облечь в словеса так, чтобы не получилось двоякого толкования?

Смело можно признаться самому себе: есть с некоторых пор именно такое желание, при встрече с Бродячей Гусятницей не поставившее бы его на место незадачливого героя Стайвена Канга.

Но сейчас о нем следовало намертво помалкивать, потому что оно связано как раз с Тами...

А потому он собрал в кулак всю волю и с самым безразличным видом сказал как мог увереннее:

— Вот так сразу и не скажешь... Не одно желание в голове вертится, и какое из них заветное, с ходу не определишь... А у тебя?

Пожалуй что, Тами ненадолго, но всерьез задумалась. Наконец встряхнула головой так, что волосы еще красивее легли на обнаженные плечи. Бесшабашно сказала:

— Ну, ты и озадачил! Как ты только что сказал, вот так сразу и не скажешь. Желаний много, а которое из них заветное и есть ли вообще заветное — не догадаешься с ходу...

— Ага, а сама меня спрашиваешь.

— Ну, все люди разные... Я подумала, вдруг ты можешь ответить с ходу...

— Увы... — улыбнулся Тарик. И наконец подыскал игривые конечно, но вполне политесные слова: — А вот как ты думаешь: желание поцеловать очаровательную девушку можно отнести к заветным?

Судя по лукавому взгляду Тами, она его прекрасно поняла... ну да, красивым девчонкам такая догадливость как раз свойственна, простушек среди них как-то не бывает. И ответила с улыбкой, от которой не в первый раз сердце провалилось в сладкое томление:

— Это уж каждый сам для себя решает, заветное это желание или нет...

Какое-то время они шагали молча, потом Тами спросила с лукавой улыбкой, уже прекрасно Тарику знакомой:

— И что это