— Знаешь, что я подумал? — сказал Тарик. — Твой профиль очень красиво смотрелся бы на монетах...

— Вот уж куда мне никогда не попасть! — рассмеялась Тами и заключила серьезно: — И к лучшему, я так думаю. Представь только: мой профиль лежал бы на столах в игорных домах, моим профилем платили бы мзду чиновным и рассчитывались с веселыми

девками, да мало ли в каких неприглядных руках он побывал бы... Разве не отвратно?

— Пожалуй, — согласился Тарик.

Чуть погодя она спросила определенно игриво:

— Тарик, а я, случайно, тебе не снилась?

— Было дело однажды, не далее как прошлой ночью, — сознался Тарик, не видя в таком ответе ничего неполитесного.

— И про что был твой сон? — прищурилась Тами.

Вот тут следовало промолчать. Потому что в долгом и приятном сне (истины ради, оставившем следы на простынях) они с Тами стали героями известной растрепки под названием «Первая мужская постель» — про то, как красивая Школярка, за которой ухаживал бравый королевский гвардеец, однажды согласилась прийти к нему в особнячок и без особого сопротивления долго побывала его игрушкой, о чем подробно похвасталась подругам. (Ходили сплетни, что и растрепки, пусть и не все, сочиняет Стайвен Канг, и Тарик ничуть не удивился бы, окажись это правдой — работа для матерого сочинителя, надо полагать, и нетрудная, и весьма денежная. После того как он случайно узнал, что виршеплет Митраль Тубар на самом деле юная дворянка, выходило, что с сочинителями может обстоять самым причудливым образом.)

Не в силах с ходу придумать ничего убедительно политесного, Тарик смешался:

— Ну, это был красивый сон...

— Не сомневаюсь, — сказала Тами. — Мы с тобой долго собирали цветочки на лугу, а потом гуляли над речкой...

Ее нежный голосок звучал серьезно, но лукавая улыбка показывала: она нисколечко не верит в то, что говорит, и распрекрасно догадывается, каким на деле был его сон. Тарик смутился, но не особенно — в конце концов, человек над своими снами не властен, они приходят какие захотят и разрешения не спрашивают.

Они свернули за угол мимо красивого старинного особняка с гербом над воротами. Красивое было место: особняк стоял на возвышенности, откуда мост Птицы Инотали был виден как на ладони.

К нему вела в давнюю пору вымощенная серым гранитом мостовая, уклон не особенно крутой, но все же неудобный для экипажей и всадников, так что мостом безраздельно владели пешеходы, не опасаясь, засмотревшись на Птицу, попасть под колеса или копыта (а тех дворянских ухарей, что верхом заезжали в самые неудобные для всадника места, еще Чедар Шестой велел наказывать на большущую денежку и приговаривать на год к пешему хождению, и это стало традицией, которую соблюдали все последующие короли; ее оставил в неприкосновенности и Ромерик).

Тами остановилась и долго любовалась мостом. Промолвила:

— Даже красивее, чем на картинках...

— Вот именно, — сказал Тарик с горделивостью столичного уроженца. — Есть мосты и красивее, но это — единственный на свете крытый мост, второго такого нет. Когда Дахор Третий узнал, что король Калартена тоже хочет построить у себя в столице крытый мост, пригрозил, что объявит войну. Калартенцы хорошо помнили, сколько раз мы их били на суше и на море, ихний король испугался и самолично порвал чертежи, и мост построили без крыши...

По правде говоря, в самом мосте не было ровным счетом ничегошеньки красивого. Больше всего он походил на превеликое множество торговых рядов: примерно половину занимает пешеходня, с обеих сторон — кирпичные строения сплошной линией, ряды маленьких полукруглых окошечек под самой крышей, выходящих на реку. Там даже в самый солнечный день царит полумрак, но именно это и любят приходящие туда парочки...

А вот бронзовая статуя Птицы Инотали прекрасной и тончайшей работы — одна такая, самая красивая на свете. Тарик мог об этом судить с полной уверенностью: у худога Гаспера есть альбом, где собраны рисунки и гравюры всех до одной статуй Птицы, что возведены в нашем мире, числом сорок шесть, от маленьких — величиной с натуральную лебедицу или орлицу — до монументов, вдвое-втрое превосходящих размерами арелатский. Но ни одна из них, все равно, ремесленниками они сделаны или искусными мастерами, в подметки не годится творению маркиза Ансельмо, и дело тут отнюдь не в горделивости жителей столицы. Великим скульптором был маркиз Ансельмо, погибший до обидного рано...

— А Королевский Приют Любви правда есть или его то ли молва, то ли книжники придумали? — с живым интересом спросила Тами. — Я слышала по-разному...

— Есть, — уверенно сказал Тарик. — Мне рассказывали ведающие люди, которые врать не будут. Когда мост обустраивали и вместо прежних ниш устроили Приюты Любви, Чедар Шестой поручил маркизу Ансельмо построить один специально для него. Там он и встречался с той самой прекрасной суконщицей. Даже кровать, точно тебе говорю, та же самая, и шкаф тоже. Хочешь посмотреть?

— Очень, — призналась Тами.

— Посмотришь, — браво заверил Тарик.

Он поймал себя на том, что не знает в точности, во сколько ему обойдется дневное смотрение Королевского Приюта Любви, но помнил, что это за полную ночь там кавалер платит золотом, и немало, но днем можно обойтись и серебром, а перед походом на ярмарку серебро он выгреб из ховальницы до последней монетки. Пусть даже он ухнет все до денария, но Тами эту достопримечательность увидит. Он не калека и не Градский Бродяга, еще заработает в порту: жилы рвать будет, на ночные разгрузки будет ходить (против чего порой возражали родители) — за ночные разгрузки платят больше, а сейчас каникулы, да и в канцелярии найдется кому поспособствовать...

— Ну, пошли?

— Пошли, — кивнула Тами.

И они пошли к мосту. Как и на том берегу, здесь сидели рядком не менее дюжины старушек-цветочниц с плетеными корзинами спрыснутых водой алых мальв. Не стоило быть излишне придирчивым, и Тарик купил у первой же дюжину, как и полагалось, цветов, разделив их с Тами. Прежде он как-то не обращал внимания на

Приюты Любви, а теперь смотрел на них чуточку иначе, с