Я думаю о той вспышке в моем сознании, когда я прижал Мэтью в траве. О том, что

я мог сломать ему шею.

Или о том, как слова моего отца проникли в мой мозг, пробудив давно дремавшие

мысли.

Может быть, он прав.

Может, это меня нужно отправить в колонию для несовершеннолетних. Запереть

там, где я никому не смогу причинить вреда.

Джефф придвигается чуть ближе и кладет ладонь мне на колено. У меня

перехватывает дыхание, но я не отодвигаюсь, и он никак на это не реагирует.

– Ты сказал, что знаешь о цикле насилия, – говорит он. – Что ты знаешь?

Его тон очень деловой. Не провоцирующий. Просто вопрос. Его голос учителя.

– Я знаю, что дети, подвергшиеся насилию, сами становятся жестокими.

– Не всегда, Рев.

– Почти всегда.

– Знаешь почему? Дело не только в генетике.

Я медлю.

– Я знаю, что это имеет отношение к тому, что в детстве твой мозг дает сбой, и к

тому, что в итоге ты не умеешь правильно справляться с эмоциями.

– Да. В некотором роде. На самом базовом уровне происходит расстройство

привязанности, когда ребенок не развивает в себе нормальную связь с опекуном, будь то

из-за пренебрежения или отречения или насилия. Ты мог видеть это у некоторых детей, которые бывали здесь. Некоторые из этих детей никогда не учились доверять.

Он прав. Я это видел. Я помню маленького мальчика, который никогда не плакал, потому что никто никогда не отвечал на его плач. Ему было три года, и он не умел

говорить.

К тому времени, как его мать избавилась от зависимости, он болтал без умолку и

любил напевать алфавит. Когда она снова получила опеку, Кристин навещала их каждый

день в течение месяца.

Джефф разводит руками.

– На самом деле, у маленьких детей довольно простые потребности. Если они

голодны, их нужно покормить. Если им грустно, их нужно приласкать. Если им больно, о

них нужно позаботиться. Это основа доверительных отношений между ними и взрослыми.

Но если нет никого, кто бы делал все это, или если все эти вещи отсутствуют, то этим

детям начинает не хватать важных деталей для построения своей личности. – Он делает

паузу. – Или же, если ответ на эти потребности отрицательный, а не просто

пренебрежительный, ребенок начинает изучать неверные ответы сам по себе. Так

например, если ребенок просит еду, а ответом служит пощечина, ребенок начинает

воспринимать это как причину и следствие.

Мое дыхание стало едва слышимым, знакомое напряжение сковало плечи.

Не знаю, могу ли я продолжать говорить об этом. Не знаю, могу ли я остановиться.

– Мой отец... он не был таким. Он был...

Дьявольским.

– Это другое, – заканчиваю я.

– Почему? – спрашивает Джефф.

– Потому что он не был пренебрежительным. Он думал, что поступает правильно.

Он верил в то, что делал. Как я могу этому противиться?

– А ты веришь в то, что он делал?

Вопрос приковывает меня к месту.

– Что?

– Ты веришь в то, что он делал? Ты веришь в то, что его действия были

продиктованы Господом?

Я замираю. Это так очевидно, но я не могу произнести этих слов.

Даже спустя столько лет, отрицание кажется преступлением против моего отца.

Я обхватываю голову руками. Внезапная мигрень пульсирует у меня в висках.

– Я не могу об этом говорить.

Короткая пауза.

– Хорошо. Я знаю, уже поздно. – Джефф слегка похлопывает меня по колену. – Нам

не обязательно говорить о б этом сейчас.

Кристин гладит мои плечи. И целует меня в лоб. Легкие касания, которые

напоминают мне, что я здесь. Сейчас. Мне восемнадцать. Мне больше не семь лет.

– У тебя был длинный день, – произносит она. – Поспи немного.

Она поднимается с кровати и уходит.

Джефф остается сидеть.

– Я говорил серьезно. Если присутствие Мэтью доставляет тебе неудобства...

– Не доставляет. – Я прочищаю горло и тру ладони о колени. – Все в порядке.

Он медлит.

– Что-то еще происходит, Рев. Хотел бы я, чтобы ты поговорил со мной.

Ох, я бы тоже этого хотел.

– Завтра, – говорю я. У меня слабый голос. Все во мне кажется слабым. – Завтра, ладно?

– Ладно. – Он встает со стула и слегка сжимает мое плечо.

Когда он подходит к двери, я его останавливаю.

– Подожди. Почему Мэтью продолжает сбегать? Куда он убегает?

– Он не говорит. – Лицо Джеффа становится задумчивым. – Иногда мне кажется, что люди настолько привыкли к негативной обстановке, что что-то позитивное кажется им

неприятным или даже пугающим. Это имеет отношение к тому, о чем мы только что

говорили. Когда ты никому не можешь доверять, незнакомое место становится особенно

пугающим. – Тяжелая, весомая пауза. – Подумай об этом, Рев. Почему ты сбежал?

Я отвожу взгляд. На самом деле, у меня нет на это ответа.

Вообще– То, есть, и мне стыдно в этом признаться.

Джефф не настаивает. Его голос звучит ласково, хотя я этого и не заслуживаю.

– Спокойной ночи, Рев.

– Спокойной ночи.

С этими словами он закрывает дверь, оставляя меня наедине с моими мыслями.

Глава 19

Эмма

Папа: Эмма, мне не нравится то, как мы расстались прошлым вечером. Я буду

рад